Крылья ужаса. Рассказы

Но особенно нравилось Ване, как кто-нибудь из них читал. Он тогда вглядывался в лоб этой девушки и начинал любить её мысли. «Небось о том свете думает», – теплело у него в уме. Уставал он только сосредотачиваться на одной. Поэтому очень легко ему было, когда они все ходили. Вся душа его тогда расплёскивалась, пела, он любил их всех сразу и в такт своему состоянию тихонько выстукивал задом по карнизу.

«Ну хватит. Побаловался», – так говорил он себе под конец и спускался вниз. Дважды его вечера были несколько необычны: он чувствовал в душе какую-то странность, воздушность и зов; еле-еле забирался вверх; и нравились ему уже не тела девочек, а их длинные, шарахающиеся тени; подолгу он любовался ими, иногда зажмуривая глаза.

Так продолжалось годы. И эти годы были как один день. Иногда только мать поколачивала его.

Однажды Ваня полез, как обычно, на четвёртый этаж к своим девочкам.

Всё было как прежде; он, как всегда, слегка поцарапался о железку на третьем этаже, так же пристроился на карнизе, у окна общежития. Только теперь ему стало казаться, что он женат на этих девочках. Но он так же прослезился, когда маленькая студентка в углу уснула, как зародыш.

И вдруг окна не стало. Не стало и милых, гуманных девочек. «Точно я опять на этот свет рождаюсь», – подумал он… Часов в одиннадцать вечера жирно-крикливый парень, назначивший свидание во дворе трём бабам, услышал за углом ухнувшее, тяжёлое падение. Он подумал, что упал мешок с песком, и просто так пошёл посмотреть. На асфальте лежало скомканное, как поломанный стул, человеческое тело. Парень признал Ваню, полоумненького. Он был мёртв.

Верность мёртвым девам

Трёхлетний карапуз Коля, с весело-оживлёнными голубыми глазками, вдруг ни с того ни с сего застрадал от онанизма.

Мамаша, Анна Петровна, переполошилась.

Сначала долго прислушивалась. Дескать, в чём дело. Однако дело уходило в тайну. По некоторым признакам это был вовсе не обыкновенный онанизм, а совсем-совсем особенный. Мамаша это поняла по остановившимся, ничего не выражающим глазам младенца. Знакомая с культурой, она начала поиски.

Во-первых, её поразило, что ребёнок совсем изменил свой быт. К примеру, когда ел манную кашу, то чрезмерно улыбался. И нехорошо косил глазками.

Материнское сердце всегда найдёт доступ к душе дитяти, и через месяц путём расспросов, картинок, интуиции Анна Петровна прояснила совершенно пустую, точно наполненную страхом картину. Оказалось, что Колю посещала (в виде образа, разумеется) красивая двадцатилетняя женщина с вызывающе-похабными чертами лица, и самое главное – в одежде людей девятнадцатого века. Дитё такого никогда не могло видеть, поэтому ассоциации исключались. У мамаши заработало сознание.

Тем временем события развивались. Родители уже точно знали – по выражению лица младенца, – когда приходит «она».

Так, если Коля во время еды выплёвывал кашу изо рта и говорил «ау», родители знали: откуда-то из мрака на него смотрят чёрные глаза девы.

Когда же он поворачивал свой толстый, изумлённый лик на какой-нибудь светлый предмет и внутренне охал – значит, наступит сверхсон.

Иногда дитё переставляло солдатики, словно гоняясь за своим призраком. Вообще, мальчик очень приучился плакать.

– Такой был мужественный ребёнок, – вздыхал отец, Михаил Матвеич, – а теперь всё время плачет.

По-видимому, дело шло к очень серьёзному. Дитё часто застывало с ложкой манной каши у рта, когда возникало видение.

– Смотри, он скоро опять начнёт дрожать, – со слезами говорил отец, всматриваясь в мрачный силуэт ребёнка, сидящего за детским столиком.

– Она приходит ровно в шесть часов вечера, – злобилась Анна Петровна. – Хоть вызывай милицию.

– Что ты, испугаешь соседей, – пугался отец.

– Чем же бы ему помочь? – вопрошала мать.

Решили вызвать крыс. Коля ещё до появления образа обожал крыс и не раз забавлялся с ними в постельке. Отцу это не особенно нравилось, но теперь он был – за. К сожалению, сейчас крысы уже не помогли. Ребёнок дёргал их за хвосты и пытался, видимо, рисовать ими облик своей дамы.

– А если это любовь, – говорил иной раз папаша, задумчиво попыхивая трубкой.

Анна Петровна не отвечала и только мысленно попрекала отца за то, что он думает о любви, а не о судьбе ребёнка. Врачи абсолютно не помогали. Член у дитяти был маленький, крохотный, как мизинчик Мадонны, но тут совершенно неожиданно из него стала изливаться сперма, причём в таком количестве, что мамаша не успевала стирать простынки. Было от чего сойти с ума.

– Когда же это кончится, – вздыхала бабушка Кирилловна, обращаясь к душам своих умерших предков.

Конца не было видно.

– Повесить его, что ли, – рассуждал папаша. – Совсем опоганил род. Скоро о нас вся Москва будет говорить.

– Не дам дитё, не дам дитё, ирод, – сопротивлялась Анна Петровна. – Повесить твой член надо, а не ребёнка. Он ни в чём не виноват.

– Я уже устал от этой жизни, – вскрикивал её муж. – На работе одни неприятности, любовницы изменяют, а теперь и в доме чёрт знает что… Все игрушки обрызганы спермой, а вчера и диссертацию мою залил.