— Когда же ты поведешь нас в Монголию? — неприязненно спросил он. Алжибай отрицательно мотнул головой.
— Далеко, трук. Надо ходи туда зимой. Сейчас много воды, много рек. Тонуть будешь.
— Вот так нас и водишь за бороду. — Кушненко отошел в сторону и хмурый лег на серый мох.
— Сколько дней надо идти? — поинтересовалась Вера.
— О, десять — двасать… Шибко далеко. Силы не хватит однака. Лутчи тут надо жить, тайга большой. Хлеб надо забирать красных.
— Сам попробуй забери, — сердито сказала Вера.
Бородачи поодиночке ушли к своей избушке, построенной в пяти верстах от пещеры. Оставшись наедине с Глазковым, Алжибай достал из сумки туес с аракой и кусок грязного, облепленного волосами мяса.
— Ешь подарка, — кивнул он старику. — Будем свадьба делать. Отдавать твая депка за мой Тимолай. Пропадать не будем. Мы знай много тайги, много зверя. Сроду умирать нельзя.
— А это видел! — Вера показала старшине кулак и по тропинке сбежала к ручью.
— Худой ум у депка, — усмехнулся Алжибай.
Он уехал ночью. Под ногами лошади долго трещал хворост. Долго лаял ему вслед кобель Ивана Корниловича.
Глазков разговаривать с дочерью не мог. Уткнувшись носом в лохмотье, он бормотал, кашлял. Вера сидела у костра, тупо смотрела на рассыпающиеся угли, на летевшие кверху искры. Она не знала, что будет завтра, чем кончится сватовство Алжибая, и где оборвется ниточка, притягивающая ее к жизни. Вера понимала, что на Шайтан-поле банду теперь не пустят, а слова старого Гурьяна пробудили память о деревне, о жизни, где нечего бояться. Вера искала выхода, терзалась сомнениями, плакала без слез, их не хватало залить тоску.
— Ты что же, под ей-богу нанимаешь рабочих? — был первый вопрос Персикова. Он развел в стороны свои черные свирепые усы, но встретился с пытливым взглядом Стефании и, проглотив какие-то неудобосказуемые слова, уставился на облепленную мухами чернильницу.
— То есть, как это? — притворился Пастиков.
— Деньги почему не платишь?
— А тебя за горло берут?
— Тебе надо, чтобы взяли? Нет, ты, Петро, брось ваньку валять, а то на следующий раз ничего не получишь… И коней завтра же сниму с дороги.
— Ты, товарищ, этого не сделаешь!
И опять две пары глаз перехлестнулись в безмолвном поединке.
— Как не сделаю?!
— Так и не сделаешь. Партиец и, кажется, выдвиженец, а рядишься, как бывший торгаш.
— Извиняюсь, товарищ женщина! — Персиков заскрипел старомодным креслом. Под рукавами его толстовки бугрились внушительные мускулы. — Ну да, в конце концов, формально я не обязан кредитовать рабочей силой какой-то зверосовхоз и рыболовлю вашу…
— Ты не ерепенься, а дай нам конопли и бондарные инструменты.
— Вот еще счастье. Где это я тебе взял!
— Ты же сеешь…
— И ты сеял.
— Подумай, зря себе в тарелку плюешь.
Тем временем Самоха свозил в Рыбинское рыболовные снасти, бегал по избам и с прибаутками добывал у баб нужную пряжу, десятки кудели и все, что могло пригодиться там, на Щайтан-поле. А за ним, как нитка с клубка, разматывалась вездесущая сплетня:
— Слыхали, Петро-то Пастиков?
— А как же… Накрючил весь белый свет…
— Ведь своим умом, говорят, затеял эту переплетицу.
— Что ж партия-то смотрит?
— Кто же их знает… Из края ему подпора идет…
— Край — краем, а вот ежели наши за спасибо тайгу корежили, это — да.
Но тут же ершами щетинились защитники:
— Не трепались бы люди.
— Будто незнакомый человек.
— А кто поддержал артель?
Слушая эти разговоры, Самоха бил себя в грудь:
— Да наплюйте в глаза и уши, ежели качнем… Вот приду и скажу всему миру: «Я звонарь, делайте меня, варнака, лысым!»
— Рвать-то у тя нечего, — смеялись слушатели.
— И в самом деле, у другого на ладони больше волос, чем у тебя на черепке.
— Давай, давай, Петро, — говорил Федотов, кося бойкими глазами на Стефанию. — Шляпину бюро райкома сделало накрутку, а Персиков просто из осторожности канителит. Этого мы и так одернем.
Пастиков поводил плечами, как будто его щекотали сзади.
— Да пойми, пока они раскачиваются, там люди с голоду передохнут… Ну спроси у Липинской, как на них наскочила банда, а вы здесь и не почесались.
— Ты не кипятись… Все нам известно… Но не в один день все делается. И такое предприятие должно быть на центральном снабжении… Говори спасибо, что мы из остатков наскребаем тебе… Ведь колхозники отказались в твою пользу от товарного пайка.
У ворот они начали прощаться и тут столкнулись с Анной. Раскачиваясь в бедрах, она несла на коромысле воду. Смущенный и испытующий взгляд ее немного узких глаз остро упал на Стефанию. Две женщины осмотрели друг друга, как скупщик на базаре оценивает выдающуюся лошадь и, видимо, не найдя порочного, встречно улыбнулись.
— Ну, утром едем в тайгу, — заговорил Пастиков. — Если надумала, то сматывай манатки.
— Вот хорошо будет, — обрадовалась Стефания.
И этот подкупающий голос развалил стену, выросшую в воображении Анны за эти последние месяцы.
— Да уж собралась, кажется. — Она еще раз метнула взглядом и, улыбаясь, сошла к берегу.
— Какая славная, — восхищалась Стефания. — Кто это, не жена ли, Пастиков?
— Да… дурака свалял, — лукаво отмахнулся он.