Крутые перевалы

Вера села. Старик достал из кармана пустой кисет и бросил его в сторону. Подремав, он обратился к дочери: — Скажи, почему ты не, выходишь за Тимолая? Ведь мы подохнем скоро с голоду…

— Боже сохрани! Зачем мы идем сюда? — встревожилась она.

Вера ломала загрубелые руки.

В припадке удушья старик вцепился пальцами в пушистый мох и долго не мог подняться. Старческая немощь одолевала его.

Вера вздрогнула от приближения треска, привычно выкинула вперед винтовку, вытянула шею, как глухарь, почуявший охотника. Но через минуту на обожженном лице ее мелькнула светлая полоска. Прямо на них шел крупный козел. Козел косил маленькими желтоватыми глазками и прислушивался. Затем он остановился в пяти шагах от старика и, страшно заблеяв, ударил ногой в землю. Бледно-зеленый мох вместе с брусничником полетел из-под копыт.

Что-то похожее на стон вырвалось у Веры и покатилось по тайге вместе с удаляющимся топотом козла.

— Ты зачем не стреляла? — рассердился Глазков.

— Потому что патронов мало… Идем скорее.

Нужно было обойти по низинам три хребта, чтобы добраться до стана Алжибая. Люди, потерявшие надежды на возвращение к старым пристанищам, люди, ни за что не желавшие примириться с новыми порядками, объединялись вокруг Алжибая, лишь бы не умереть с голоду, а может быть… и это «может быть» опять-таки сводилось к звону оружия, к крови, к зверской злобе.

Вокруг трех берестяных шалашей пыхтели и бряцали колокольцами алжибаевы коровы и лошади. Стая собак серым клубком покатилась навстречу пришедшим, но, залаяв, завиляв хвостами, обратилась к стану.

Глазкова и дочь встретили десятки глоток.

— А-а-а! Пжалте, ваше степенство!

По этому реву Вера поняла, что банда пьяна. Закопченные лица расплывались в похотливой улыбке. Они все, похожие друг на друга, с яростью окружили женщину. Но отца и дочь взял под свою защиту Тимолай.

— Ходи назад! — крикнул по-русски молодой камасинец.

Вокруг костра валялись обглоданные кости, берестяные чашки и куски еще недоеденного сохатиного мяса.

— Пей, — сказал Алжибай, наливая Глазкову горячей араки. — Пей, свадьба будем гулять.

Вера вздрогнула и бросила взгляд на отца. Он пил, обжигаясь и морщась. Вера брезгливо оттолкнула руку будущего свекра.

— Не кош, молодуха?

В глазах старшины метнулась черная искра. Он ударил чашку о свой мягкий сапог: брызги араки белыми мухами облепили мерклое лицо Глазкова. Он посмотрел на дочь, на своих пьяных односельчан, но в ответ ему вновь грохнул оскорбительный смех. Старик пьянел и оттого его притупившееся за годы таежной жизни самолюбие гасло, как свеча на ветру. Беззубым ртом он жадно мусолил звериную кость.

Темнота густо висла на тайгу, скрывая деревья. Над головами гуляющих закопошился филин, таежный вещун, и закричал, как мартовский кот на крыше. Алжибай отрезал кусок мяса и священнодейственно бросил его в огонь. И так же преданно сделали это русские. Филин щелкал клювом, разразился плачем ребенка и мыкнул по-телячьи.

Но птицу вспугнул дребезжащий голос Васьки Кушненки. Он поднял отяжелевшую голову и, покорный бешеному действию араки, выкрикнул:

— Гады вы! Верка, они силой тебя хотят отдать взамуж! Беги от нас, гадов!

Смех и ругань вокруг умолкли. Филин откуда-то уже издалека загрохотал водопадом, застонал раненым зверем. Ваську повалили на землю.

Вера ухватила винтовку, но ее ударили по рукам, и Алжибай с сыном, видимо, вспомнив древние свои обычаи, скрутили руки женщине и, как собаки падаль, утащили в юрту.

Стан умолк. Молчал Глазков, запродавший свою дочь. Тупо смотрел он на плавящиеся угли костра, тупо и покорно смотрели остальные. И только филин-вещун хохотал, напоминая церковного клоуна.

ГЛАВА ПЯТАЯ

По хвое лесов шелестел верткий досужий ветер. Опаленный июльским солнцем, он хлестал в лица теплым щелоком, разгонял гнус и путлял на еланях непроходимые травы. На отсвечивающее золотом шоссе валились сосновые шишки.

С артелью рыбинских колхозников и вольнонаемными рабочими Пастиков шумно появился на Шайтан-поле. Опираясь на шлеи, лошади тихо спускали тяжелые возы с провизией и рыболовными снастями.

Севрунов вышел навстречу как раз в тот момент, когда телегу, на которой сидели Стефания и Анна, лошадь понесла к ручью мимо стана. Громыхая и подпрыгивая по выбоинам, подвода только мелькнула на сопке и пропала в мелких ракитниках низины.

— Держи! — закричал бегущий сзади Пастиков.

Бросив ружье, Севрунов пустился за ним, сшибая сапогами поспевающую чернику.

— Скорее сюда! — призывал голос Стефании.

Воз лежал, опрокинутый с обрыва в ручей, а под ним фыркала и захлебывалась лошадь. Стоя по пояс в воде, Анна тянула за узду ее голову. Женщина надрывалась, скользила ногами по камням и рисковала скатиться под воз, готовый перекинуться. На щеках Анны густо забагровел румянец. Телега давила на оглобли, а те в свою очередь тянули лошадь книзу.

— Руби гужи! — закричал Пастиков.

Анна широко взмахнула топором, и саврасый конь, освободившись от тяжести, вскочил на ноги, шумно отряхиваясь. Но когда воз был выправлен, Пастиков разразился смехом, указывая пальцем на измокшую, испачканную Анну.