Круги на воде

Снова возвращаюсь взглядом к мидгардовцам. У них каменные лица, будто они вообще не испытывают эмоций. Я всё еще мало понимаю в устройстве их мира. Но одно ясно: лишь очень суровое место может вырастить столь воинственных и отстраненных людей. Вспоминая финальное испытание для претендентов в Чемпионы, я ежусь. Андрис, конечно, выбивается из этого отряда. Все остальные – словно копии Петруса. Обрываю себя. Никакой они не отряд. Но выправка и слаженная работа делают парней из Мидгарда похожими на стражников. Будто… будто тренируются слаженно ходить и действовать. Судорожно соображаю, видела ли я, чтобы они надолго пропадали все вместе…

– Ты сегодня молчалива, Мария, – замечает Иешуа. Он так и не выучился называть меня правильно и до сих пор произносит мое имя на местный манер.

– Я беспокоюсь, – тихо отвечаю я, но Петрус всё равно слышит.

– Кажется, в последнее время ты беспокоишься всё больше, – мягко корит меня Иешуа. – Хотя мне казалось, что больше уже невозможно.

Я пожимаю плечами. Мы отправились в путь очень рано, и до города еще далеко, но солнце уже начинает нещадно жечь. Мне постоянно хочется пить, и кружится голова. Это странно: я не ощущала недомогания с того самого момента, как отдала умирающему слишком много сил. Обычно я не болею.

Когда показываются городские ворота, солнце уже в зените. К головокружению добавляется тошнота, и я раздумываю, не остаться ли мне в тени ворот, ожидая конца проповеди. Не думаю, что сегодня могу кого-то исцелить. Но на подходе к Столице мы замечаем толпу, следующую в ту же сторону, что и мы.

– Они прибыли на праздник Хапи[12], – говорит Шошанна.

– Да, – соглашается Иешуа. – Так меня сможет услышать еще больше людей.

У самых ворот начинается давка, и я понимаю: еще чуть-чуть – и сознание покинет меня.

– Я чувствую себя нехорошо, – шепчу, вцепившись в руку Иешуа.

– Попрошу Петруса приглядеть за тобой во время проповеди, – успокаивает меня он.

Но, выбравшись из толпы, я понимаю, что Петруса нет поблизости. Как и Марфы с Андрисом. Из виду пропала и Шошанна. Лишь три одинаково стриженные головы имперцев возвышаются над толпой, и Симонас призывно машет рукой. Остальные потерялись в толчее.

– Ничего, встретимся с ними на площади у дворца, – Иешуа обнимает меня за плечи, пытаясь осторожно миновать людской поток. Но его узнают и начинают цепляться руками за наши одежды.

Повсюду слышится шепот: «Сын Божий», «Иешуа», «великий целитель». Он всё нарастает и нарастает, превращаясь в гул. Вначале за нами идут немногие, но постепенно люди всё прибывают и прибывают. Вот рыбак шел по своим делам, но, увидев Иешуа, бросил сети и присоединился к последователям. Женщина с девочкой, замотанной в рваное тряпье, приметив нас, заголосила что есть мочи. И вот она уже бежит то ли за благословением, то ли упасть в ноги. Будто муравьи, обладающие общим разумом, люди бросают всё и идут за Иешуа. Настоящее море человеческое. Они выкрикивают слова благодарности, просьбы и молитвы. Когда наконец мы выходим к площади у дворца, становится легче дышать, люди рассредотачиваются, занимая места вокруг Иешуа. Кто-то садится прямиком на раскаленные солнцем камни, некоторые остаются стоять, несколько благоговейно опускаются на колени. Иешуа оглядывается в поисках Петруса и остальных, но я вижу лишь Андриса и белые волосы Марфы, мелькнувшие недалеко. Мне кажется, друзья о чём-то спорят. Нашли время ругаться.

Бросаю взгляд на дворец. Он того же песочного цвета, что и поместье Велеса, и я понимаю, что жилище моего бога не слишком отличается от резиденции Фараона. Высокие каменные колонны украшены резьбой, а прямо перед ступенями, ведущими в царские покои, высится статуя. Она полностью из золота, как и изваяние в поместье Велеса, но размером примерно в четыре человеческих роста. Очевидно, дабы напомнить простым смертным, что правитель мира подобен богам. Сейчас лицо Фараона украшает птичья маска. Иешуа объяснил мне, что из-за саботажа Игры до сих пор царит эра Монту. Так в Новом Царстве зовется бог войны. Боги покинули мир Царства, и семья Фараона в страхе гадает, какими поступками навлекли на себя немилость. Оттого и противятся новому учению. С одной стороны, я их понимаю. Неизвестность страшна и мучительна. Но с другой – царская семья могла расценить нового проповедника как знак богов. Но почему-то не сделала этого. Ах да. Власть. Всё всегда упирается во власть.

Иешуа начинает проповедь, и его спокойный миролюбивый голос разносится над толпой. Я не вслушиваюсь, потому что знаю наизусть каждую его речь. Ведь мы репетируем все слова по многу раз, прежде чем нести их людям. Меня отвлекает бунтующий желудок и волнение среди городской стражи. Логично усилить охрану перед празднованием, но ее слишком много. Из ступора меня вырывают слова «власть Фараона», произнесенные родным голосом. Этого не должно быть в проповеди, и я прислушиваюсь.

– Не будет больше власти Фараона в мире, – горячо продолжает Иешуа. – Потому что не будет власти людей над людьми. Все люди будут свободны и станут служить Единому Богу.

Это нехорошо.