Круги на воде

Как они незаметно перемещали тела с места убийств к храмам, а в особенности к Столпам? Я предложил усилить патрулирование улиц. Каждый следопыт, даже самый опытный, получил дополнительные смены в нагрузку к основной работе. Теперь в участке меня ненавидели гораздо сильнее, чем прежде. Меня это удивляло. Почти у каждого следопыта были жены, подрастающие дети. Таких закоренелых холостяков, как я, в отделе было по пальцам сосчитать. Неужели они не хотели задержать убийц, чтобы не подвергать своих близких опасности?

Но патрулирование не принесло результатов. После я изучил календарь праздников, посвященных Молодым богам, надеясь найти связь с днями убийств. Но четких пересечений не было. В других поселениях вообще сняли надзор. После первого убийства там тоже работали патрули, но спустя два месяца тишины руководство решило перейти в штатный режим работы. Лишь ценой испортившихся отношений с вышестоящими я добился, чтобы в Столице сохранялось чрезвычайное положение. Вышестоящее начальство выражало недовольство, но, поглядите-ка, у нас каждый месяц новый труп! И я верил, что рано или поздно преступники совершат роковую ошибку, а потому писал рапорт за рапортом, прося усиление патрулирования. Меня – хоть и нехотя – послушали.

Сложно поверить, что люди, убивающие с такой непревзойденной жестокостью и методично соблюдающие ритуал, не склонны к определенной системе. Но по истечении шести месяцев я с неохотой признался себе, что рабочей версии нет. Я толком не знал, что делать дальше.

Вчера было совершено шестое убийство. Утром, выйдя на смену, я понял, что в анатомичке меня ждет новая Жар-птица. Захотелось что-нибудь разбить.

От дешевого кофе и самокруток, которые я скуривал одну за другой, тошнило. Еще сильнее тошнило от косых взглядов сослуживцев. Мне казалось, что сильнее ненавидеть просто невозможно. Как ладно они сплотились против меня. Полгода назад мой склонный к систематизации мозг называли надеждой участка. В конце концов, я был знатоком писаний и текстов. На меня полагались в этом вопросе. Но с каждой провальной идеей, с каждой дополнительной сменой и увеличившимися часами работы я превращался из блестящего следопыта в парию[7]. И началось всё с честного предположения, что столь четкий надрез мог сделать лишь опытный потрошитель или врачеватель.

Я превратился в следопыта, который подозревает своих. В Мстислава, который всегда задирал нос. В человека, который плюнул в колодец, из которого пьет.

Каждый мой промах в этом деле встречали злорадными усмешками. Словно мы не стремились задержать группу маньяков, которые убивают невинных людей, а соревновались в учебке, кто лучше справится с тренировкой. Мне хотелось закричать им, что это не игра. Погибли шестеро. Но я держал свое мнение при себе, чего не скажешь об остальных. Они говорили мне с осуждением: «Твои версии не работают, а в это время умирают люди». Бывшие приятели превратились в тех, кто, шепчась за спиной, обсуждает, по праву ли я занимаю место старшего следопыта.

Я всегда знал, что в отделе меня недолюбливают за излишнюю въедливость, отсутствие гибкости и неприятие слабостей, которые сослуживцы именовали мелкими. Я не спускал ни опозданий, ни уклонения от исполнения обязанностей, ни обычая принимать небольшие дары от потерпевших в знак якобы искренней благодарности. Я считал, что следопыт должен быть кристально честен и всегда чист перед собой и законом. Обычно я без тени сожаления выносил предупреждения и выговоры даже тем, к кому относился с большой теплотой. И постоянно старался собственным поведением показывать пример того, с какой строгостью каждый следопыт должен относиться прежде всего к самому себе.

И теперь они возвращали мне сторицей. Насмешливыми взглядами, ехидными ухмылками, пренебрежительными кивками. Но мог ли я винить их? Если бы сослуживцы ополчились пять убийств назад, у меня было бы право чувствовать себя задетым. Но сегодня я и сам задавал себе этот вопрос. Имею ли право занимать место старшего следопыта, если шесть тел спустя у меня нет ни единой зацепки, кроме очевидной связи с райскими птицами?

День за днем я оставался после работы, сидя в прокуренном кабинете, глотая остывший кофе, и думал. Вернулся ко всем религиозным текстам и перечитал их по три раза (хотя и так знал их почти наизусть), вертел зарисовки с мест преступлений, составлял схемы и таблицы. Не было зацепки – просто не было. Я не мог нащупать тайное послание, которое несли преступления. Был вариант, что убийцы не мыслят здраво, погрузившись в иллюзии о своем божестве. Но для сумасшедших они слишком расчетливо заботились о том, чтобы не оставлять следов. Ни единого волоска на теле жертвы и вокруг, ни отпечатка ботинка, ни следов борьбы. Ни-че-го. Невозможно, будучи сумасшедшим, четко и ясно представлять себе ход расследования и подчищать за собой следы с непревзойденной тщательностью.