Кровавый жемчуг

– А всяко бывает! Когда плясицей к кому на свадьбу нанимается – тоже все личико вымажет, без этого нельзя… – Тут Федосьица наконец забеспокоилась. – А ты, свет, полагаешь, что она и без белил с румянами хороша?

Ничего на это не ответил Данилка…

Да и что тут говорить? Сама Федосьица спроста ответ подсказала…

Оставив Феденьку у незнакомой Данилке бабы, они поспешили к Китай-городу. Теперь у Данилки уже водились кое-какие деньги – зная, что Федосьица будет беспокоиться о сыне, он остановил извозчика и доставил свою зазнобу к баням не хуже купчихи или боярыни.

Там она уже знала, как подойти с задворков и куда постучать, чтобы отворили.

До сей поры Данилка мылся в кремлевских баньках, которых неподалеку от Боровицких ворот понастроили не меньше трех. В большую, такую, куда ходят семьями, он попал впервые. Его поразило широкое помещение с высокими и низкими лавками, с преогромными ушатами и кадями для горячей и холодной воды. Он представил, как тут в клубах пара мельтешат голые тела, и невольно смутился.

– А, Феденькин крестный пожаловал! – приветствовала его Авдотьица. Была она босиком, в одной подпоясанной рубахе, поверх рубахи – крашенинная распашница, а коса накручена на голову в два ряда вроде венца, отчего статная девка казалась еще выше. – Куму, что ли, ищешь?

Данилка поклонился.

– А что, пришла Настасьица-то? – спросила Федосьица.

– Они с Дунькой у меня и попарились.

Данилку злость взяла – неужто Настасья нагишом среди голых мужиков ходила? Но с другой стороны поглядеть – где еще так удачно спряталась бы лесная налетчица, как среди раздетого народу в бане? Отсюда-то ее добыть мудрено! Кто сунется, того всей баней бить пойдут, да еще и кипятком обварят…

– Так сведи же к ней!

– Так пошли!

Были в бане свои закоулки и каморки, иная для веников, иная для дров, в иной девки-банщицы жили. Водогрейные очаги тоже не посреди больших помещений, а особо стояли. Авдотьица провела Данилку с его зазнобой во двор, не тот, через который они пришли, а другой, там стояли журавли, которыми поднимали в баню воду из Москвы-реки, и там же были деревянные сходни для тех, кто, попарившись, хотел окунуться и вернуться обратно.

– Ну, как ты тут? Не обижают ли? – спрашивала Федосьица.

– Меня, пожалуй, обидишь! А живем мы весело! – рассказывала Авдотьица. – Парнишку намедни привели париться – лет четырнадцати, хорошенький! Все стыдился, прикрывался! А с ним старший, не понять кто, однако не батька. И говорит нам, банщицам, – ну-ка, девки, выберите из себя одну покрасивее, чтобы парнишкой моим занялась. Его уж женить скоро пора, а он и к сенным девкам еще не приставал! На нас смех напал!..

Она звонко рассмеялась.

– Ох, и стыд, и срам, стоим, кто с шайкой, кто с веником, и хохочем-заливаемся! Тот дядька слушал-слушал, да и сам туда же! Ржет, как жеребец стоялый, со взвизгом, сперва себя по ляжкам хлопал, потом нас принялся… И такое тут началось!..

– А парнишечка? – спросила Федосьица.

– А парнишечка-то тем временем и сбежал!

Данилка шел за ними следом, слушая эти глупости с великим неодобрением.

– Вот тут! – Авдотьица стукнула в низкую дверь трижды.

– Да заходи ты! – раздалось изнутри, и дверь отворилась.

Настасья с Дуней сидели в крошечном чуланчике, там же они и ночевать собирались, вдвоем на одной широкой лавке, застланной войлоком.

– Гляди, кого я привела! – Авдотьица, нагнувшись, вошла в чуланчик, и сразу там стало мало места.

Настасья подняла голову и встретила взгляд.

Должно быть, до Москвы-реки добежать и вернуться можно было, пока длился этот взгляд, длился в полном молчании, потому что и Авдотьица, и Дуня поняли – тут что-то не то творится…

Федосьица же, стоявшая рядом с Данилкой, не понимала, почему нет положенных приветственных слов, почему Настасья не встанет, не скажет куманьку «добро пожаловать», не обнимет его попросту.

– Я по делу… – сказал наконец Данилка. – Поговорить надобно.

– А и поговорим, – согласилась Настасья. – Дайте-ка нам потолковать, девушки.

Это было и не просьбой, и не приказанием, а, может, для Авдотьицы – просьбой, для Федосьицы с Дуней – приказанием. Однако посторонилась Авдотьица, впуская в чуланчик Данилку, а затем вышла, дождалась, пока выйдет и Дуня, да и прикрыла дверь.

– Как там наши? – спросила Авдотьица. – Как Лукинишна? Феклица? Марьица? Феденька наш как?

Федосьица поглядела на запертую дверь.

Не было в ней ревности, нет. Она лишь поняла, что с Данилкой ей не по пути. Случайно несколько шагов вместе пройти выпало…

– Не печалься, – все поняв, сказала Авдотьица. – Настасья-то ни с кем не уживется! Она бы и с Юрашкой не ужилась. Я ее насквозь вижу. Ей не мужик нужен…

– А кто? – спросила Дуня.

– Гудок ей со смычком нужен! Да пляска! Она ведь только тогда и радостна, когда играет да пляшет, я ее видела. Ей ни дитяти не надобно, ни нарядов, с ее-то норовом…

– Да и ему-то шут его знает что надобно… – вздохнула Федосьица.

В чуланчике меж тем молчали.

Оба не знали, с чего начать.