– Да, куманек. И сами уж не рады были – ну как из Москвы стрельцов пошлют нас ловить? Да только не до Москвы, а до Юрашки слух дошел. Он потом смеялся – баба, сказывают, ростом в сажень и в плечах косая сажень, и голос – как у соборного архиерея, и кулаки – как два чугунка, и кистень-навязень поболее цепа, и как дернет за ручку – ручка из плеча вон, а как дернет за ножку – ножка из гузна вон! И стоит за ней сила несметная…
Она невесело усмехнулась.
– Приехал, сыскал, подивился… Какие уж там налетчики – я, да Третьяк, да Филатка, да Лучка, да Лучкина женка на сносях… Мы-то лишь шуметь да грозить горазды, мы тебе что хочешь сыграем – вот и налетчиков сыграли. А у него-то – доподлинная ватага. Про Юрашку Белого все знали! Он и предложил объединиться. У него в лесу, в самой чащобе, землянки были вырыты, хоть в них зимуй. А нам – куда деваться? Вот так, куманек, стала я прошлой осенью налетчицей…
Данилка и не думал осуждать куму, но ей, видать, что-то померещилось.
– А что, куманек? Мне на Неглинке зимовать следовало? Пьянь, теребень кабацкую за алтын привечать?! Тогда-то и узнала я от него, что есть на Стромынке еще ватаги, и одну чуть ли не княжич водит. Попросил Юрашка нас, веселых, в этом деле разобраться – мы ему княжича и выследили. И стали мы не скоморохи, Данилушка, а портные, – без улыбки сказала Настасья. – За московской заставой с вязовой иголкой стояли… Волей-неволей я с Юрашкой сошлась – нам это на роду написано было, поодиночке мы бы не устояли, а вместе, может, и вышло бы…
– Да будет тебе каяться, – буркнул он.
Данилка действительно не понимал, для чего Настасья все это ему рассказывает. Ему-то хотелось знать, что объединяло ее с Юрашкой, да ей-то зачем нужно, чтобы он услышал правду.
Конечно, неизвестно, как бы у нее с тем Юрашкой сложилось, кабы княжич Обнорский не столковался с Разбойным приказом да не сдал опоенных сонным зельем Юрашкиных налетчиков. Но, коли этой беды бы не стряслось, то и не опоили бы случайно конюха Родьку Анофриева, и не ввязался бы Данилка во все это смутное дело, а так бы по сей день и прозябал на конюшнях незнамо кем, дурачком приблудным…
– Я не каюсь. Ты спросил про Юрашку – я ответила.
– Ин ладно. Как нам с Гвоздем быть?
– Ты сам сказал: Гвоздь – мой!
– Твой-то твой, – и тут Данилка усмехнулся. – Да ведь я его тебе из полы в полу, как купленного коня поводья, не передам!
– Как тебя-то на него вынесло, куманек?
– А не поверишь, кума, – с неожиданной для себя легкостью обращения отвечал Данилка. – Искал-то я клад, а нашел-то Гвоздя…
– Ты?! Клад?! А ну, сказывай!
Она так к парню повернулась, так в глаза ему заглянула – он даже головой помотал, словно избавлялся от наваждения.
Однако уж коли начал – пришлось вкратце рассказать, как набрели на тело купца Терентия Горбова и как в том же месте отыскали с Семейкой еще одно, уже неведомо чье мертвое тело.
– Что вы кладознатца расспросить решили – это разумно, – одобрила Настасья. – А вот что Гвоздь в кладознатцы записался – это мне не нравится. Что-то он такое затеял, чего и в ступе не утолчешь.
– Главное, оба про медвежью харю толкуют! Околесица какая-то!
– Задумал я жениться, не было где деньгами разжиться, – качая головой, произнесла Настасья. – Лежат под кокорой, сам не знаю, под которой… Вот что, куманек. Не след тебе в это дело с Гвоздем путаться. Коли он Третьяка брать клад сманивает – стало быть, Третьяк этим и займется. Тебе же хватит хлопот с тем Абрамкой-кладознатцем.
– А что Абрамка? Он сказки сказывать горазд. Нам того изловить нужно, кто…
Данилка чуть было не брякнул «кто Голована в свечку поднял, так что я кубарем полетел», но удержался. Докладывать про свою неловкость он бы и под пыткой не согласился. Семейка вон видел – и счастье, что Семейка человек понятливый, не напоминает и на смех не поднимает. Богдаш Желвак бы уж все конюшни повеселил…
– Того лешего, которого вы с Семейкой над вторым мертвым телом увидали?
– Его, родимого.
– Давай-ка поразмыслим. Коли это Гвоздь людей к медвежьей харе заманивает да убивает – какой ему с того прок?
– Грабит покойников, поди?
– А что с них возьмешь? Они же не клад хоронить едут, а наоборот – за кладом! Стало быть, в кошеле у такого кладоискателя – алтын или два.
– А коли он чего-то такого им наплел, что они и с собой деньги берут?
– Наплести он мог. А что, куманек, не добежать ли тебе до горбовского двора, не узнать ли, что вместе с тем Терентием пропало?
– Поздно уж!
– А спозаранку! Тебя-то там, поди, помнят и хорошо встретят.
– Ин ладно.
Данилка не хотел идти вечером к Горбовым потому, что его просил прийти старый кладознатец Абрам Петрович. Парень и с Семейкой условился, чтобы тот подошел к огапитовскому двору, мало ли что при беседе выплывет на свет Божий? Кладознатцу-то что, он, можно сказать, у себя дома. А заставлять ждать лишнее время товарища Данилка не хотел.
– Уходишь? – видя, что он поднимается, спросила Настасья.
– Ухожу.
– Ну, скатертью дорога, куманек!
Данилка взглянул на нее с недоумением – откуда такое ехидство? Ведь услугу оказал! Черт их, этих баб и девок, поймет!
Она тоже встала.