Кровавые девы

Зарешеченные окна выходили в микроскопическое углубление примерно в двух футах ниже мостовой внутреннего двора Ратуши. Когда бесконечно долгий день сменился вечером и снаружи наконец-то стемнело, Эшер задумался, не выбрался ли Исидро из гроба до того, как поезд прибыл в Берлин, и удалось ли миссис Фласкет благополучно убраться прочь. Скоро ли вампир поймет, что Эшера с ним в германской столице нет, и что тогда будет делать?

Вскоре тюремный надзиратель принес ужин – бобовую кашу в дешевых жестяных мисках, воду и хлеб. В соседних камерах о чем-то спорили, бессвязно переругиваясь на пяти разных диалектах Рейнской области. Седоволосый француз в который уж раз напустился на саксонца, припомнив ему заодно и «л’Аффер Дрефюс»[55], невзирая на то, что саксонец из обращенных к нему тирад не понимал ни слова. Мало-помалу гомон в камерах стих, и тогда Эшер, украдкой достав из кармана жестянку, втер в десны щепоть «жевательного табаку».

Возможно, к утру Исидро наконец-то поймет, что планы его, как говорят в Департаменте, пошли прахом. Однако Эшер вновь и вновь с нарастающей тревогой вспоминал милый нойеренфельдский особнячок Петрониллы Эренберг… которого он за нехваткой времени, спеша успеть к отправлению поезда, так и не обыскал сверху донизу. Если хозяйка спала там, то гроб должна была держать в склепе или подвальной комнате, наподобие тех, что имелись под гнездышком, снятым Исидро в Праге, или в неглубоком подполе петербургской резиденции леди Итон.

Как знать, не спал ли в ее склепе, не учуял ли его (порой вампиры на это способны) какой-нибудь другой вампир?

К рассвету он уснул и продремал большую часть дня, просыпаясь только в то время, когда сокамерники, в очередной раз разозлившиеся друг на друга, принимались решать вопросы европейской политики на кулаках. На вопрос, извещен ли о нем американский консул, караульный ответил, что ему это неизвестно, и Эшер, говоря откровенно, понимал: надеяться на успех сей хитрости в лучшем случае глупо. Европой Америка, жадно сгребавшая под себя все тихоокеанские и азиатские территории, до каких могла дотянуться, интересовалась разве что постольку-поскольку. Консулами сюда американские президенты, как правило, назначали личных друзей, на их взгляд, достойных четырехлетнего оплачиваемого отпуска в Европе, либо наиболее отличившихся из политических сторонников, заслуживших ту же награду. Учитывая стратегическое положение Кельна в германской линии обороны, американцы, скорее всего, открестятся от него, умыв руки с проворством, коему позавидовал бы сам Пилат…

По той же причине открестится от него и Департамент, если он, бросив бессмысленные запирательства, попросит о встрече с британским консулом.

Той ночью ему (как и в Китае, а позже в Африке, во времена, отделявшие миг осознания безнадежной любви к расцветающей девчонке как к женщине от того дня, когда он, вернувшись из Африки, узнал, что она лишена наследства и может – при полном попустительстве махнувших на нее рукой родных – выйти замуж за бедняка) снилась Лидия.

Лидия в белом газовом платье и широкополой шляпе, с водопадом рыжих волос вдоль спины…

Лидия, искоса глядя на него из-под длинных темных ресниц, спрашивающая: «Профессор Эшер… вы вправду шпион?»

«Лидия…»

Негромко ахнув, Эшер вздрогнул, открыл глаза, но в камере, кроме похрапывающих товарищей по несчастью, не оказалось ни души. В полутемном, освещенном тусклым пламенем газового рожка коридоре за прутьями решетки – тоже.

На второй день, во вторник, его навестил американский консул. При виде его квадратной челюсти, буйно разросшейся бороды, а главное, неодобрительно поджатых губ Эшеру тут же сделалось ясно: ради деревенщины со Среднего Запада, затеявшей драку с полицией среди бела дня на вокзальном перроне, этот банкир даже пальцем не шевельнет.

– Надеюсь, вы, мистер Пламмер, понимаете мою позицию, – сухо, с новоанглийским акцентом заговорил мистер Макгаффи, скрестив на груди пухлые, по-писарски ухоженные руки. – Разумеется, я немедля дам каблограмму в Чикаго, дабы подтвердить ваше реноме, и если вы действительно тот, кем себя называете, уверен, возникшие недоразумения мы уладим.

На следующее утро Эшера выдернули из камеры и отвели в кабинет, где тот же дознаватель, что и прежде, с многозначительным взглядом на темно-русую щетину, предательски темнеющую на выбритом темени, сообщил ему, что телеграфировал в Аусвертигес Амт, в Берлин, и что его – профессора Игнациуса Лейдена, он же Джул Пламмер из Чикаго, – ждет военный суд по обвинению в шпионаже.

Глава восемнадцатая

Вот оно…

В поисках поясняющей что-либо записки Лидия перебрала тугую стопу корешков и дважды, и трижды, но не нашла ничего. Должно быть, Джейми, отсылая пакет в страшной спешке, не успел даже написать, где раздобыл все это. Зная Джейми, Лидия догадывалась: вероятно, он проник в дом Петрониллы Эренберг…

…и, возможно, даже сжег его дотла, заметая следы. С Джейми сталось бы.