Кровавые девы

– Долг велит мне беречь ваше сиятельство от тяжелой материнской длани, – с улыбкой парировал Иов (подобно большинству старших княжеских слуг, французским он владел превосходно). – И самому не хотелось бы ощутить на себе ее тяжесть за то, что не напомнил вашему сиятельству о поезде. А убедить мадам Эшер нанести визит вдовствующей княгине, в Берзу, вам, я вижу, не удалось? Мадам, – добавил он, величественный старик с невероятной пышности седыми баками, изрядно напоминавшими новое обличье Джеймса, повернувшись к Лидии, – будьте уверены, сейчас я говорю от лица всех слуг дома: располагайте нами без колебаний.

– Благодарю вас.

Поднявшись на ноги, Лидия подала князю руку:

– Спасибо и вам, князь…

– Андрей, мадам, – поправил ее Разумовский, – будьте уж так добры… Ну что ж, до следующего понедельника!

Еще раз приложившись к ее руке, князь сошел с веранды и вскоре скрылся за серебристыми стволами обнаженных берез.

Лидия, вновь усевшись в плетеное кресло, закуталась в шаль, но возвращаться к систематическому изучению сделок с недвижимостью, проведенных через «Дойче Банк» за последние пять лет, не спешила. Голова ее была занята размышлениями над всем, что сказал князь о знакомых ей петербургских леди. Некоторые – прежде всего лишь источники сведений о возможных партнерах и покровителях Бенедикта Тайса – сделались ей подругами… а в прошлую пятницу она вместе с Натальей, баронессой Сашенькой и еще полудюжиной дам из их круга отправилась на всенощную службу в честь православной Страстной Пятницы, и на следующую ночь, составив им компанию снова, стояла, молилась, стояла, молилась, пела, вдыхала аромат ладана и явственно видела пасхальную одухотворенность во взглядах всех окружающих…

И была четырежды приглашена на праздничный завтрак, razgovenye после пасхальной утрени, в том числе мужем баронессы. Нет, в искренности их веры Лидия не сомневалась – однако как же легко поверить, будто некто действительно занят поиском неких знаний чрезвычайной важности, хотя он всего-навсего гонится за фантомами из сновидений…

«Вот только фантом не всегда так уж просто отличить от реальности», – подумала она, извлекая очки из-под груды бумаг.

Иначе зачем бы ей искать следы денег, переведенных со счета какого-то мертвеца, из неизвестно какого города, для приобретения недвижимости в краях, где Неупокоенному два месяца в год носа не высунуть из дому?

«Пожалуй, это куда абсурднее стараний призвать для откровенного разговора чьего-либо дядюшку Гарольда: последнее, по крайней мере, подтверждается совпадающими свидетельствами…»

Вздохнув, Лидия обмакнула перо в чернильницу, собралась с мыслями и вновь взялась за заметки.

– Мне нужно увидеться с американским консулом.

– С американским, вот как? А не с британским?

Допрашивал Эшера старик, словно сошедший с карикатуры на прусского юнкера: рослый, светловолосый, всеми порами источающий презрительное высокомерие, с детства привыкший повелевать всеми и вся вокруг, кроме родных.

– Говорят вам: не знаю я, кто такой этот растреклятый профессор Лейден, за которого вы меня принимаете вот уже битый час. Фамилия моя – Пламмер, я из Чикаго…

– Тогда отчего вы оказали сопротивление офицеру полиции, посланному задержать вас на вокзале?

«Оттого что прекрасно знал: моя легенда не протянет и десяти минут».

– Говорю же: я думал, это тот немецкий крысеныш по фамилии Шпейгель, прохода мне не дающий со дня приезда в Кельн, да еще божащийся, будто я завел шуры-муры с его сестрицей, коровищей, каких поискать…

– И как долго он вас преследовал?

– Два дня.

– И вы не сообщили о нем в полицию?

– Вы, мистер, – Эшер, старательно подражая американскому машинисту, знакомому по Циндао, ткнул в полицейского пальцем, – дьявольски плохо знаете американцев, если полагаете, будто мы, поджав хвост, бежим к копам всякий раз, как кому-то вздумается на нас надавить. Мы свои проблемы решаем сами, так-то!

Голубые глаза дознавателя за толстыми стеклами пенсне сузились.

– Очевидно. Однако ж это совершенно не объясняет второго вашего нападения на сотрудников полиции, совершенного на платформе, когда всякому, кроме полного идиота, уже было бы предельно ясно, что перед ним полицейские, а не штатские хулиганы.

– Ну… видно, к этому времени меня уже здорово вывели из себя.

«Ну да. Слава богу, всем, от Лендс-Энда до Йокогамы, известно: в Америке, если кто выведен из себя, затеять драку с шестью полисменами и двумя офицерами-артиллеристами – дело совершенно нормальное».

С этим его и отвели назад, в камеру. Кроме Эшера, в ней сидели еще двое – саксонский рабочий со строительства нойеренфельдских фортификаций и пожилых лет француз, постоянно пихавший саксонца в грудь и честивший его на все корки, попрекая злополучного землекопа то отторжением Эльзаса и Лотарингии, то подлыми поползновениями германцев разнюхать секреты французской армии, а после подорвать дух граждан ложью насчет неспособности оной армии защитить от врага «Ла Патри»[54]. Сплошь в синяках после потасовки на перроне вокзала, Эшер всей душой сожалел о невозможности по-тихому прикончить обоих.