Кровь и почва русской истории

Самое парадоксальное, что в рамках западных обществ растущие властные притязания иммигрантских групп не только не встречают препятствий, но, наоборот, поощряются и легитимируются. Идеология и политика мультикультурализма де-факто институционализирует этничность, выступающую под псевдонимами «культурной», «религиозной», «языковой» и «жизненно-стилевой» идентичностей. Мультикультурализм легитимирует амбиции иммигрантов, основывающих «свои политические притязания на культурной (в данном случае культура парафраз этничности. – В.С.) особости их членов»[378].

Правда, в последнее время множится число критиков мультикультурализма не только с правых, консервативных, националистических, но и с рафинированно либеральных позиций. Основную аргументацию последних можно вкратце передать следующим образом. Мультикультуралистская политика поощрения и институционализации групповой идентичности противоречит таким основополагающим принципам либеральной демократии, как равенство гражданских прав и приоритет суверенитета личности. Ведь группа оказывается приоритетной по отношению к индивиду, который обладает достоинствами и правами не сам по себе, а лишь принадлежа к группе. Такая политика, по мнению либеральных критиков мультикультурализма, ведет к самоизоляции мигрантов в этнических гетто, блокирует их интеграцию в гражданское общество[379].

Сторонники мультикультурализма настаивают, что, пусть и в отдаленном будущем, он оставляет возможность полноценной социальной интеграции иммигрантов[380]. И хотя подобную надежду трудно назвать убедительной в свете сегодняшнего дня, в западном контексте, вероятно, не существует реалистической альтернативы мультикультурализму. Этот стратегический выбор носил во многом вынужденный характер, будучи продиктован изменившимися условиями существования западного общества: радикальным сдвигом этнодемографического баланса и провалом ассимиляторской политики.

В последнем отношении очень характерен пример Франции, где принадлежность к «французской нации» означала не только политическое, но и культурное членство в ней, стимулируя политику культурной гомогенизации. «Приверженность “республиканизму” долгое время заставляла французскую бюрократию тратить колоссальные средства на программы “интеграции” (т.е. ассимиляции) мигрантов, включая выходцев из Северной Африки и бывших колоний в Юго-Восточной Азии. Например, препятствовать компактному расселению мигрантов. Запрещать образование общественных организаций по этническому признаку (запрет был отменен лишь в 1981 г.). Квинтэссенцией ассимиляторской стратегии по отношению к мигрантам стала дискуссия о головных платках, разгоревшаяся в 1989-1990 гг.»[381].

Оказалось, однако, что политическая интеграция (а во Франции долго действовал принцип «права почвы»: родившиеся на территории страны автоматически становились ее гражданами), аккультурация, адаптация к демократическим процедурам и институтам не гарантируют лояльности иммигрантов в отношении базовых принципов французского общества. Можно считать французский язык родным, не ходить в мечеть, являться гражданином Франции и в то же время быть нелояльным по отношению к ней и даже бросать ей вызов. Причем группу, от которой этот вызов исходит, нельзя подавить или нейтрализовать в силу высокой демографической динамики и растущих политических притязаний, основывающихся именно на этнической/расовой отличительности. Принципиальная невозможность ассимиляции значительных по численности групп иммигрантов подорвала основополагающую французскую идею культурно гомогенной нации. Происходящий последние два десятка лет отход от жесткого республиканизма служит косвенным признанием правоты французских националистов, утверждающих: во Франции живут не только французы.

Не сработала и германская стратегия гомогенного национального государства, основывавшаяся на «принципе крови» (основанием для гражданства выступает этническое происхождение). Количество «иностранцев» в ФРГ конца 90-х годов составило 8,8 % от общего числа жителей, причем многие из них родились и выросли в Германии[382]. Невозможность игнорировать столь очевидное изменение этнодемографического баланса привела к ослаблению рестриктивного смысла законодательства и оживленным публичным дебатам о преобразовании общества из «национальное» в «мультикультурное». Германия и Франция (а также некоторые другие европейские государства) фактически превратились в «иммиграционные» страны, и мультикультурализм стал для них во многом вынужденным (а не только продиктованным демократическими соображениями) признанием этой новой реальности.