Кровь и почва русской истории

«Исламский фактор» выглядит эмпирически важной, но теоретически неопределенной (а в ряде случаев - и вообще отсутствующей) величиной. Нельзя также утверждать, что иммигранты не способны к усвоению западных ценностей: если они умело пользуются западными ценностями и институтами для достижения собственных целей, значит, они их усвоили. Можно, конечно, сказать, что использование демократических процедур нетождественно усвоению духа демократии, ее «субстанции». Однако в современных теориях демократии именно процедурным ее аспектам («кто получает, что и как») демократии уделяется решающее значение. А перейдя к субстанциальному аспекту демократии, мы вынуждены отвечать на непростые вопросы о локализации демократической субстанции и носителях «духа» демократии. Если это не институты и процедуры, а люди, то почему некоторые из людей, выросших в одной стране и имеющих ее гражданство, говорящих на общем языке, разделяют дух демократии, а другие – нет? Причем это разделение имеет этническую и расовую окраску.

Так или иначе, ни по отдельности, ни в любой комбинации упомянутые выше гипотезы не могут служить исчерпывающей теоретической моделью новой конфликтности в западном мире. Однако во всех случаях «сухим остатком» оказывается «раса» - этническая и расовая принадлежность иммигрантских групп, заметно отличающаяся от «расы» европейцев. Это наталкивает на предположение, что этнические различия сами по себе генерируют напряженность и конфликт принимающих обществ и мигрантов.

Подобное предположение выражает устойчивую позицию обыденного сознания и имеет сторонников в научной среде, утверждающих, что к «формированию образа этнического врага» ведет «сама этничность» и что мирное сосуществование различных этнических групп - скорее исключение, чем правило.

Противоположное мнение сводится к тому, что любое различие, включая этническое, приобретает смысл и значимость только в контексте социального взаимодействия[375]. Однако так ли это верно в случае, когда тела «других» радикально отличаются от «наших» тел? Как я указывал выше, столь фундаментальное антропологическое различие именно само по себе чревато имманентной психологической минимизацией «других» и соответственно способностью порождать в отношении этих «других» дискриминационные практики.

Этничность («раса») per se оказывается источником напряженности, которую социальное взаимодействие может актуализировать или, наоборот, нейтрализовать. Если принять авторскую гипотезу об этничности как примордиальном (врожденном) человеческом свойстве, включающем, в том числе, генетически наследуемые архетипы восприятия и действия, то мы получим объяснение существа нового типа конфликтности в западном мире. Конфликт между принимающим населением и иммигрантами из «третьего мира» по своей глубинной природе – этнический. Глубинный исток напряжения и коллизий коренится не в культурных различиях, религии, социальной стратификации и экономике (классическое исследование американца Д.Горовица выявило принципиальную недостаточность экономикоцентричных и культуроцентричных моделей для объяснения этнических конфликтов[376]), а во врожденных и этнически дифференцированных мыслеформах, наполняющихся конкретным содержанием в зависимости от историко-культурного и социального контекстов.

Эти мыслеформы, которые я называю этническими архетипами, не тождественны ценностям, культурным моделям и социокультурным стереотипам. Теоретически этнические архетипы могут наполняться любым ценностным и культурным содержанием, однако группировка, внутренние акценты и способ использования этого материала предопределены. В такой аналитической перспективе проблема ценностно-культурного разрыва теряет фундаментальное значение: неевропейские народы способны усвоить демократические ценности, сформировавшиеся в западной цивилизации. Но пользоваться ими они будут иначе, чем европейцы, пример чего я приводил выше. Арабы в Европе используют универсальные демократические ценности для обеспечения группового преимущества.

В этом смысле даже (маловероятный) успех амбициозного американского плана «демократизации большого Ближнего Востока», может быть, и ослабит напряженность между Западом и арабским миром, но не выкорчует ее корни. Для этого надо, чтобы арабы перестали быть арабами в биологическом смысле. Или наоборот: чтобы европейцы перестали быть европейцами.