Кровь ацтека. Тропой Предков

Случалось мне слышать и о чародеях, которые умели понимать тайный язык птиц и могли по их щебету предсказать судьбу человека. Этих чародеев считали чрезвычайно одарёнными от природы, и они брали с индейцев высокую плату. В языке ацтеков имелось особое слово, обозначавшее тех, кто мог предсказывать будущее по полёту и пению птиц, но я его не знал.

   — Я убежал от своего господина испанца, — принялся заливать я с притворной искренностью истинного lépero.

Старик внимательно слушал, выпуская из трубки поднимающийся кольцами дым. Мне подумалось, что этот дым может сказать ему, что я лгу, но Целитель ни в чём меня не уличал, только время от времени хмыкал. Вскоре я почувствовал, как выдумки буквально застревают у меня в горле.

Наконец Целитель поднялся и вручил мне одеяло, достав его из снятой с осла торбы.

   — Мы выступаем завтра, рано утром, — сказал он.

Лицо старика не отразило ничего, но его голос прозвучал успокаивающе. Мне захотелось одновременно и заплакать, и рассказать ему правду, но уверенности в том, что Целитель отреагирует на мой рассказ об убийстве так, как бы мне хотелось, не было. Впрочем, так или иначе, я свернулся клубочком под одеялом с чувством глубочайшего облегчения. Мне удалось не только набить желудок, но и найти проводника по этой глуши.

И снова я оплакивал отца Антонио, истинного моего отца если не по крови, то в жизни. Он, конечно, не был ни идеальным отцом, ни идеальным священником, вовсю предавался пьянству и блуду, но у меня никогда не было оснований усомниться в том, что этот человек действительно меня любит.

Лёжа на земле и уставясь в ночное небо, я снова задумался о старой матроне и убийце Рамоне. Пожалуй, если кто и мог теперь, после смерти клирика, ответить на мучившие меня вопросы, так это Миаха, воспитавшая меня женщина. Хотелось верить, что она ещё жива. Кому, как не ей, знать, что же это такое бабахнуло в моём прошлом, если отголоски страшного взрыва убивают людей до сих пор. Годами слушая клирика, который, перебрав, иной раз выбалтывал лишнее, я знал, что Миаха, получив от него немного денег, уехала в Мехико, и с тех пор от неё не было никаких вестей. Он называл эту женщину puta, но относилось это к её истинному роду занятий или было просто оскорблением, выкрикнутым в запале, я так и не понял.

Перед тем как задремать, я увидел, что один из индейских торговцев вдруг задрал брючину и поскрёб себе ногу острым кусочком обсидиана. Он стёр кровь с кончика своего посоха, и несколько капель упало на землю.

Я бросил на Целителя вопросительный взгляд, и он издал тихий щебечущий звук, похожий на песню некоторых птиц.

— Тебе предстоит немало узнать о Пути ацтеков. Завтра ты сделаешь первые шаги по тропе предков.

39

На следующее утро, едва услышав стук копыт, я удалился в кусты под предлогом необходимости облегчиться. Караван мулов, впереди которого ехал верхом испанец, проследовал мимо, я же вылез из кустов, только когда скрылся последний мул. А встретившись взглядом с Целителем, пристыженно отвёл глаза.

Остальные путники, ночевавшие на поляне, снялись с лагеря и продолжили путь, но старый индеец остался покурить трубку. Я уже было решил, что он, наверное, передумал брать меня с собой и сейчас мне это скажет. Когда мы остались на поляне одни и осёл уже был нагружен, старик, в свою очередь, исчез на некоторое время в кустах, а вернувшись, присел на корточки рядом с плоским камнем и стал растирать ягоды и древесную кору в тёмную кашицу.

Жестом подозвав меня, Целитель размазал эту пасту по моему лицу, шее, рукам и ногам, а остаток дал, чтобы я сам втёр себе в грудь. После чего извлёк из торбы одежду из грубых волокон агавы, которую я надел взамен своей хлопковой, более мягкой. Моё преображение в индейского крестьянина завершила старая, грязная соломенная шляпа.

   — Женщины используют это средство для окрашивания волос, — пояснил старик. — Оно не смывается, но со временем, конечно, сходит, как и всё другое.

Всё ещё пристыженный оттого, что пытался обмануть Целителя, или, по крайней мере, оттого, что был уличён, я пробормотал слова благодарности.

Но он ещё не закончил: достал из кисета щепотку порошка и велел мне понюхать. Я расчихался, глаза заслезились, зато после того как процедура повторилась несколько раз, нос (казалось, что он горел и пульсировал) распух, так основательно изменив мою внешность, что теперь меня, пожалуй, не признал бы даже отец Антонио.

   — Нос останется распухшим с неделю, — заявил Целитель.

   — А что мне делать потом?

   — Понюхаешь ещё разок.

   — Эта штука мне не нравится. Нет ли другого средства?

Его щебетание сделалось чуть громче.

   — Есть: отрезать тебе нос.

Среди вещей, навьюченных на спину осла, была плетёная тростниковая корзинка.

   — А там что? — заинтересовался я.

   — Змеи.

Я поёжился. Змеи. Надеюсь, не ядовитые, иначе Целитель не мог бы выделывать с ними такие фокусы, а ведь он даже прятал их у себя во рту. Но кто знает? Может быть, у старого чародея есть особая договорённость со змеиным богом, который сделал его невосприимчивым к ядовитым укусам?