Матео поднял винный мех и сделал большой глоток.
Поколебавшись, хорошенько обдумав наперёд свой шаг, я подошёл к picaro достаточно близко, рискуя получить пинок, а то и удар кинжалом. Матео поднял глаза, когда я оказался в пределах получения смертельного удара, увидел меня и помрачнел.
— Я видел представление, — быстро сказал я, — и нахожу, что пьеса «Жизнь есть сон» была гораздо лучше, чем тот дурацкий фарс, который поставил карлик. Как мог солдат не распознать, что место его жены заняла другая женщина? И откуда вдруг взялась дочь? Автор ничем до этого не намекнул ни на то, что вообще существует дочь, ни на то, что она больна.
— Да что, интересно, может понимать в комедиях щенок lépero вроде тебя? — пьяным голосом пробормотал Матео. Рядом с ним валялся ещё один бурдюк. Уже пустой.
— Ну, может, знатоком комедий меня и не назовёшь, — заносчиво заявил я, — но мне доводилось читать классиков на латыни, на кастильском и даже на древнегреческом. И я прочитал две испанские пьесы, одну Лопе де Веги и другую Миг... — Тут я прикусил язык, потому что другая пьеса была написана не кем иным, как Мигелем Сервантесом, за одно упоминание имени которого этот человек грозился меня оскопить.
— Какие испанские книги ты прочёл?
— «Приключения Гусмана де Альфараче». — Упоминать о другой книге, «Дон Кихоте», мне, конечно, не захотелось.
— Говоришь, знаком с античной литературой? А ну отвечай, какому своему другу Ахиллес разрешил сражаться вместо себя в «Илиаде»? — спросил Матео.
— Патроклу. Тот облачился в доспехи Ахиллеса и был убит.
— Кто убил его?
— Он сказал Гектору, что это были боги и «неодолимая судьба».
— Кто построил Троянского коня?
— Эпей. Он был искусным плотником и кулачным бойцом.
— Кто управлял Карфагеном в «Энеиде»?
— Дидона. Она покончила с собой после того, как Юпитер приказал Энею покинуть её.
— Ubi tete occultabas?! — Перейдя на латынь, Матео спросил меня, почему я прячусь.
Поначалу вопрос испугал меня, потому что я, как вы знаете, и в самом деле скрывался. Но затем я понял, что picaro имел в виду вовсе не это. Будучи пьян, он просто не очень удачно выразился, желая сказать, что я скрываюсь под обличьем lépero, а образован как священник.
И тут я с нехарактерной для меня откровенностью вдруг признался, что знания свои и верно скрываю, потому как носителям шпор вряд ли понравится, что какой-то метис говорит на нескольких языках и знаком с классиками.
Испанец глянул на меня с новым, хотя и пьяным интересом — но потом его любопытство увяло, ибо требовало усилий, которые в настоящий момент не соответствовали его возможностям. Вместо того чтобы продолжать разговор, Матео снова поднёс к губам винный мех.
Кто был этот человек? Похоже, он родился в Испании, что, очевидно, сделало его gachupin, но я не думал о нём как о носителе шпор. В первую очередь он был плутом и актёром. А сейчас вдобавок ещё и весьма пьяным.
— Я уважаю тебя за твой решительный отказ потворствовать этой толпе неотёсанных торговцев и прочих мужланов, которые не поняли, сколь поистине великой является пьеса Кальдерона, — заявил я. — Кальдерон — настоящий художник. Но вот что касается другой пьесы, где вы вообще откопали такую чушь?
— Эту пьесу написал я.
Я застыл на месте, уверенный в том, что мне пришёл конец.
— Но... но...
— И я не обижаюсь, в ней действительно полно несообразностей.
— Она напоминает «Периваньеса и командора из Оканьи», сочинение Лопе де Веги, но его пьеса... была... ммм...
— Лучше. Я знаю. Я взял пьесу де Веги за основу, как скелет, и добавил к ней плоти. Почему, спросишь ты? Да потому, что простые зрители требуют незатейливых пьес о чести, а у де Веги они позамысловатее, но зато написал он их сотни, так что проще рядить их в разные одежды, чем писать новые.
Сказав это, он рыгнул. Ну и ну!
— Видишь ли, мой маленький уличный щенок, что нужно простолюдинам, так это чувствительные глупости, которые затрагивают их сердца, но не заставляют работать голову. Я даю им то, чего они хотят. Если бы я этого не делал, нам в шляпы не бросали бы деньги и в конце концов актёры умерли бы с голоду. Тут выбор простой — если твоё искусство не поддерживает сведущий меценат, лучше всего богатый герцог, ты или потворствуешь сброду, или умираешь с голоду.
— Если бы ты свято верил в своё искусство, то предпочёл бы умереть с голоду! — заявил я.
— Ты или глупец, или лжец, или и то и другое вместе.
И это, несомненно, было правдой. С другой стороны, во всём, что говорил Матео, звучала неподдельная боль. Похоже, он и пил затем, чтобы приглушить неприятный осадок, оставленный этой низкопробной постановкой.
— Однако мне вот что интересно, — сказал я. — Ты ведь знал, как отреагирует публика на пьесу «Жизнь есть сон», но всё равно её поставил. Почему?
Он рассмеялся.
— Гусман явно пошёл тебе на пользу. Как тебя зовут, muchacho?[44]
— Кристо Бастард. Мой друг, священник... бывший священник, зовёт меня Бастардо Chico[45].