Кровь ацтека. Тропой Предков

Десять песо! Да небось за такие деньги можно выкупить самого Папу. Отдать месячное жалованье (а именно такую сумму зарабатывало большинство тех, кто живёт своим трудом), и за что? За рыцарский роман? Глупейший рассказ о рыцарях и дамах, об убитых драконах, завоёванных королевствах и спасённых девах? Наверняка это одно из тех произведений, что подвигли несчастного Дон Кихота сражаться с мельницами.

Брат Хуан любовно рассматривал книгу.

   — Что-то не похоже на тонкий пергамент...

   — Клянусь, это самый лучший пергамент, изготовленный на берегах древнего Нила и переправленный через Средиземное море в Мадрид для личных нужд нашего благочестивого монарха. Только благодаря весьма благоприятному стечению обстоятельств это произведение искусства попало в руки знающего человека вроде меня.

   — На берегах Нила делают папирус, а не пергамент, — встрял я.

Picaro бросил на меня угрожающий взгляд, но тут же вновь переключил внимание на брата Хуана. Монах читал вслух цветистый заголовок тома:

   — «Хроника невероятных деяний трёх благородных прославленных рыцарей из Барселоны, которые сумели одолеть десять тысяч вооружённых мавров и пять ужасающих чудовищ, возведя на престол Константинополя законного государя и обретя при этом больше сокровищ, чем имелось у какого-либо короля христианского мира».

Я загоготал:

   — Заголовок звучит нелепо, и такова же, надо думать, вся эта книга. Слава богу, Сервантес в «Дон Кихоте» высмеял и разоблачил все эти нелепые бредни. В наше время только законченный дурак станет читать такую чушь. А уж писать тем более.

Брат Хуан, смутившись, вернул книгу Матео и торопливо удалился. Я направился было за ним вслед, но тут услышал, как Матео тихонько меня окликнул:

   — Эй, парнишка!

Я попытался улизнуть прочь, но его рука схватила меня за горло со скоростью наносящей удар змеи. Матео рывком развернул меня к себе, и его кинжал оказался под моей manta, нащупывая гениталии.

   — Я оскоплю тебя, как вола, ты, грязный, нищий полукровка!

Остриё его кинжала вонзилось в мягкую плоть моего паха, и по ноге побежала тонкая горячая струйка крови. Глаза у Матео сделались совершенно безумными, как у дикого зверя, я же так перепугался, что даже не мог просить о пощаде.

Испанец пихнул меня, и я упал на землю.

   — Если я не перерезал тебе глотку, то лишь потому, что не хочу пачкать руки твоей грязной кровью.

Теперь его клинок упёрся мне в кадык, нацелясь прямо на адамово яблоко.

   — Ты говорил о том hijo de puta, сыне шлюхи, который написал сагу о Кихоте. Если ты ещё раз упомянешь его имя — имя этой свиньи, которая ворует истории, идеи, правду, саму жизнь другого человека, мою жизнь, — я не просто снесу голову с твоих плеч, я начну сдирать твою грязную шкуру дюйм за дюймом и буду натирать голую плоть солью.

С этими словами безумец скрылся, оставив меня в испуге, недоумении и растерянности. Да что я ему сделал, чтобы этак беситься? Согласен, я спугнул покупателя, но, похоже, дело не в этом: именно имя Сервантеса повергло Матео в бешенство, из-за которого я чуть было не лишился яиц, а то и головы.

И тут меня осенило: наверное, этот сумасшедший и есть автор того нелепого романа, который он так расхваливал.

¡Dios mio! Поневоле вспомнишь о жителях Индии, верящих, что человек отвечает в этой жизни за грехи, совершенные в прошлой. Должно быть, я отправил в адскую вечную печь тысячу душ, если заслужил такие напасти.

Правда, скажи я это отцу Антонио, он непременно возразит, что все беды я навлекаю на себя сам, проявляя невоздержанность в речах. С другой стороны, клирик не снимал вины и с себя, ведь именно он познакомил меня с работами неутомимого скептика Сократа. Грек, помнится, абсолютно всё ставил под сомнение, и я, как заразу, подхватил от него эту дурную привычку. К счастью, этот светильник истины редко освещает мою собственную неправедную жизнь. Невозможно идти по тропе lépero, руководствуясь светочем истины. Некоторые истины таковы, что лучше их не освещать.

Я отряхнулся и пошёл обратно на ярмарку, уже с меньшим воодушевлением, чем раньше.

25

И тут я встретил Целителя.

В первый раз я увидел его, когда он стоял на руинах древнего ацтекского строения, одного из многих, разбросанных по этой местности. Каменная плита возвышала Целителя на несколько футов над собравшимися вокруг слушателями, позволяя ему творить свою магию перед лицом толпы.

Он не был стар в том смысле, какой мы обычно вкладываем в это слово. Казалось, что мимо него протекли не дни или годы, а эпохи и тысячелетия.

Я не знал, когда и где этот человек родился и какой народ породил его, но для меня Целитель воплощал всё относящееся к ацтекам, точнее к мешикатль, ибо слово «ацтек» было скорее испанским, чем индейским. По его речи ничего понять было нельзя: подобно лесному попугаю, он говорил с каждым на его языке, отвечал на все вопросы, пользуясь тем наречием, на котором они были заданы. Вскоре я заподозрил, что он умеет также говорить на языке птиц и змей, камней и деревьев, гор и звёзд.