Кровь ацтека. Тропой Предков

Что же, интересно, есть такого в испанских женщинах, что приводит испанских мужчин в безумие? Им часто случается увидеть обнажённой индианку или негритянку, и нельзя сказать, чтобы эта нагота не пробуждала в них вожделение, но особого буйства чувств она не вызывает. Зато стоит им углядеть лодыжку испанки или заглянуть ей за вырез платья, они сами не свои. Ну а уж эти танцовщицы показывали куда больше, чем лодыжки.

— Тсс! — шикнул карлик. — Они следят!

Танцовщицы действительно привлекли внимание двоих священников, но по сигналу карлика тут же опустили юбки, приняли скромные позы и, сменив мелодию, затянули «Песнь галеры» — крик души женщины, тоскующей по своему возлюбленному, томящемуся в мавританском плену.

Вас прошу, мореходы, спешите,
Налегайте на вёсла дружнее,
Мне любимого воротите,
Что в плену у мавров-злодеев.

Вы, галеры, высокие, дивные,
Словно замки над морем качаетесь,
Привезите ко мне любимого,
А не то виновны останетесь.

Парус свежим ветром наполнится
Вёслам в помощь, для пущей скорости.
Пусть мечта поскорее исполнится,
Ведь в плену он томится горестном.

Тянет с моря вечерней прохладою,
Тихо плещутся волны тягучие,
Но меня прохлада не радует,
На щеках моих слёзы жгучие.

Пусть же парус поймает ветер
И летит, обгоняя волну.
Все на вёсла, Испании дети,
Мой любимый у мавров в плену!

Вы пойдёте проливом тесным,
Голубые холмы над вами...
Я пыталась выразить в песне,
Что простыми не скажешь словами.

Буду ждать у кромки прибоя
И молиться под чаек крики...
Привезите его с собою,
Это будет праздник великий.

Естественно, что за такую песню их не упрекнул никто, даже двое святош-доминиканцев. Про себя я отметил, что теперь, в своих пёстрых, кричащих одеждах, артисты ничуть не походили на тех, сильно смахивающих на слуг людей, что сошли с кораблей казначейского флота. Понятно, что простыми работниками они переодевались для маскировки, ибо, сочтя род занятий новоприбывших низким или непристойным, портовые власти могли бы завернуть их и отправить в Манилу, что было равнозначно смертному приговору. Что касается отношения властей к бродячим труппам, отец Антонио заметил:

   — Мало того что король при жизни отказывает им во въезде сюда, в Новую Испанию, так ещё и после смерти церковь не допускает их на освящённую землю.

   — А что, священники опасаются, что актёры осквернят мёртвых? — невинно осведомился я.

   — Актёры для церкви — это те же picaros, только под другим именем.

Чуть позже, прочитав тайком о похождениях Гусмана де Альфараче, я понял, что он имел в виду. Я понял также, почему меня тянуло к этим бродягам. Да, репутация у них была дурной, но зато жизнь — яркой, полной событий и приключений. Они никогда не работали и ничего не боялись. Люди восторженно аплодировали им и сами отдавали деньги, тогда как я, выворачивая руки из суставов, получал гораздо больше насмешек, чем медяков. Picaros, строя планы на будущее, могут рассчитывать на путешествия, приключения и знойных женщин. Что лучше: умереть на ложе чувственной сеньориты от шпаги ревнивого любовника или сдохнуть в придорожной канаве, а то, боже сохрани, и вовсе на каторжном руднике? Пределом моих мечтаний мог стать разве что живот, наполненный пульке, чтобы забыть о горестях, уютное место под мостом да больная триппером уличная puta.

То ли дело picaros, птицы высокого полёта! В отличие от lépero, обречённого на убожество из-за дурной крови, picaro вполне мог сойти за герцога — мог стать герцогом! Судьбы picaros не предопределялись тем, какая кровь течёт в их жилах, ибо они не признавали никакого предопределения и сами были хозяевами своих судеб, считая покорность обстоятельствам постыдным рабством. Picaros не умирали в темноте и пыли серебряных рудников, не прозябали в одиночестве, унынии и страхе. Они жили свободно, непринуждённо и фамильярно общались со всеми, включая знать, и никогда не позволяли себе ни малейшего раболепия, ибо в большинстве своём совершенно не ведали страха. Picaro шагал по жизни легко и свободно — даже в тот момент, когда он крал ваш кошелёк или перерезал вам горло.