Кривая речь

Сплю на полу в каморке за сенями.
С какой ноги ни встану, все не с той.
Я – дворянин с миланскими корнями.
Я – Буратино Карлович Толстой.

Я мог сгодиться скрипке и кифаре.
На мне бренчал бы всякий ловелас.
В меня почти влюбился Страдивари,
Амати и Гварнери клали глаз.

Но как-то косо пялили гляделки.
Нащупал сук, объевшись беленой,
Обкуренный нетрезвый самоделкин
И грязно надругался надо мной.

Водил рукой по талии, по попе ль.
Вдруг осмелел и взялся за сучок,
И говорит: «Какой красивый шнобель».
А я ору: «Не шнобель, а смычок!»

Схватил топор, ушам своим не веря,
И саданул под корень топором.
Глухая криворукая тетеря,
Такого даже молния и гром

Не остановят в гнусном начинанье.
Пенек остался в зарослях травы.
Мои мольбы и дикие стенанья
Он перепутал с шорохом листвы.

А грома нет. Тоскливо плачет тучка.
Всплакнули белка, заяц, ежик, крот.
И вот отец мой – плотник недоучка,
А я – носатый маленький урод.

Он целый день крошил меня на доски,
Долбил меня щербатым долотом.
А если бы нашел меня Едомский[5],
То я бы стал мечтательным котом.

Я рос и плодоносил на пленэре.
Земля мне мать. Я мял ее сосцы.
Амати, Страдивари и Гварнери —
Мои потенциальные отцы.

А что Едомский? Вышел на утес он.
Стоит, как дуб, рисует старый клен.
А мне кричат, что я недоотесан,
Недообструган и недодолблен.

Что весь в отца, что страшен и тупица,
Что дуролом, дурында, дурандот.
И я пошел в надежде утопиться.
Все помнят старый детский анекдот.

Я не тону, но тут мне подфартило:
На отмель, освещенную луной,
Приковыляла грузная Тортила
И подарила ключик разводной.

Назвала мой поступок суицидом
Под злое улюлюканье наяд,
И мне не важно, как мои отцы там —
Ваяют или скрипки мастерят.

Максим Максимыч (по мотивам романа М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»)