Кривая дорога

Слабая надежда угасла ещё раньше, чем появилась: человек коротко стриженный, с мышиными волосами и бесцветным лицом, узкоплеч и невысок. Даже близко на любимого не похож, к тому ж верховой.

Так отчего ж сердце так томительно сжимается в груди?

— Эй, молодуха! — приезжий поленился спешиваться, лишь пустил шагом уставшего в галопе мерина. — Это, что ли, Выселки?

Женщина ответила тихо, не поднимая глаз, не пытаясь рассмотреть говорящего:

— Это.

Наездник дважды объехал бабу по кругу. Иная б заволновалась: сейчас как даст сапогом в лоб, подхватит, перекинет через седло… И некому станет ждать непутёвого муженька в маленькой деревеньке.

Однако ж мужичонка, хоть и вёл себя нагло, словно сам тут за главного, лишнего себе не позволил, рук не распускал:

— Где у вас голова живёт? Дело к нему.

— По левой стороне осьмой дом, — махнула Стася, не поворачиваясь к селению, но всё не решаясь поднять глаз на приезжего.

— Добро.

Конник хлебнул из едко пахнущей фляги, не иначе для храбрости, выпрямил спину, согбенную дальней дорогой, и всё с тем же гордым видом двинулся дальше.

Почему сердце всё так же колотится, бьётся, как подраненная птица?

— Беда какая приключилась? — в последний момент баба ухватилась за стремя.

Мужичонка хотел было вякнуть, что не её ума это дело: он к голове от самого Любора едет, а не всем желающим вести доносит, но смягчился. Сам не сильно-то хотел вести разговор, хоть и гнал коня, как велели, во весь опор.

— Весть из Городища для него. Дурная…

Стася, сама не заметив, перенесла руку выше и уже не стремя сжимала, а до боли стискивала ногу вестника:

— Дурная? — вскинула она чёрные глаза.

Конник засомневался, будто их подслушать могли, будто через час после его отъезда вся деревня и так не станет судачить, оперся о колено, наклонился к самому лицу красивой, но такой страшной женщины: вот-вот вцепится ногтями в щёки, если не услышит заветных слов.

— Сына его убили. Наш городничий с ним, вроде, сдружиться успел, так отрядил меня с вестью. Чтоб не ждали…

— Сына, — Стася повторила, пробуя слово на вкус. Нет, не то. — Кого… Кого ещё?

— Ещё? — подивился странной бабе гонец.

— Он один был? Одного его убили? Или… Или ещё кого-то с ним?

Мужичонка попытался отнять ногу: пальцы побелели от натуги и давили нестерпимо. Того гляди, кость раздробят. И откуда в квёлой бабе столько силы?

— С мужиками был. Кажись, целая дюжина — всех положили. Трое охотников, — стал он загибать пальцы, — шестеро наёмников. Тех даже я знаю, встречались. Из вашей деревни ещё один. Высокий такой, с льняной головой…

Гонец не договорил. Стася неведомой силой сдёрнула его за ногу, скинула на землю, освобождая коня. Вскочила в седло, не глядя, что понёва задралась, обнажив острые колени, и огрела мерина так, что тот, прежде чем припустить в обратном направлении, встал на дыбы.

И страшна же она была в тот миг… Точно сама Смерть на вороном коне несёт возмездие душегубцам!

— Стой! — бывший верховой безнадёжно попытался ухватить уводимую животину хоть за хвост, но, перепугавшись, отпрянул, махнул рукой. Бабы! Перебесится и вернётся. Воронка бы не загнала…

Измождённый, весь в мыле, с двумя сорванными подковами, мерин уже сотню раз успел пожалеть, что не сбросил наездницу сразу: вцепилась, как когтями, жмёт, давит ногами на гулко вздымающиеся бока и гонит, гонит, гонит…

Воронок не издох лишь потому, что Любор и сам не жалел ни своего гонца, ни его верного коня, как не жалел и чистой воды с отборным овсом.

Лишь иногда Стася позволяла животному перейти с бешеного галопа на трусцу, да и то лишь потому, что у самой сердце заходилось. Ночной воздух слегка охолонил разгорячённого коня, но даже близко не принёс покоя напуганной женщине. По-хорошему, ей бы к обеду следующего дня добраться до Городища, но к воротам столицы подобрались с рассветом.

Ленивые охранники только-только приоткрывали створки и потирали ладошки, заранее ощущая тяжесть монет в карманах. Очередь из торговцев, покупателей, побирушек и просто приезжих негромко переругивалась, стараясь занять место поближе, пока сторожа не достаточно проснулись, чтобы дотошно обыскивать каждого и требовать лишнюю мзду.

Тут бы притормозить да мирно попроситься без очереди. Её бы пропустили: простоволосая, в грязной пропитанной пылью одежде, вся в поту не хуже того мерина… Сошла бы за нищенку, коли не приехала б на богато убранном Воронке в знакомой каждому служивому упряжи. А может и остановили бы, стали допрашивать, откуда путь держит, где сам гонец, не украла ли городскую собственность…

Да только Стася ждать не намеревалась. Что ей та очередь, что сонные мужики и помятые бабы с их проблемами?!

Она подстегнула коня. Тот истово заржал, привлекая всеобщее внимание и заставляя шарахаться в стороны самых бойких и кричать от боли нерасторопных.

— Тпр-р-р-р-у! — попытался ухватить за поводья кругленький низкорослый охранник.

Стася только походя отпихнула его ногой, и не думая придерживать скакуна.

— Баба бешеная!

— Стой!

— Лошадь, небось, понесла!

— Да какая лошадь?! То наш Воронок!

— Как наш?!

— Хватай!

— Держи!