Кривая дорога

— Я видел волков. Больших и слишком умных, — вихрастый принял узелок, чмокнул жену в щёку. Подумал и поцеловал ещё раз, как должен муж целовать жену. Пока мальчишки не видят. Мелкие ещё, спрашивать начнут, чего это взрослые делают. — И они мне не понравились. Коли Гринька прав, поганой нечисти нет места среди нас.

— Если ты не вернёшься…

Петька остановился, услышав, что голос жены сорвался на крик. Может, ну её, эту охоту? И друга посадить в подвал на недельку или две, как попытался в своё время егойный батя, чтоб одумался и не мешал добрым людям жить своей жизнью? Женится на той же Заряне, что со Стасей водится, и забудет, как страшный сон, увиденное в пьяном угаре.

Не забудет. Потому что глаза у него и правда звериные. Либо убьёт оборотня, либо сам ума лишится. А Петька очень хотел вернуть старого друга.

— Если ты не вернёшься, я всех со свету сживу!

— Сживёшь, с тебя станется, — гыгыкнул Петька. Но так и не обернулся. А то ведь и правда никуда не пойдёт — дурное предчувствие, не иначе.

Она стояла на дороге, не двигаясь, с поднятой узкой ладонью — прощалась; не трогалась с места, пока муж уверенно шагал по двору, пока мелькала над успевшим покоситься забором его льняная макушка, пока слышались голоса его спутников: торопливые, возбуждённые… Не иначе, нашли что-то. Когда Петька совсем скрылся из виду и возгласы стихли, Стася, обронив наземь привычную светлую прощальную улыбку, медленно опустила руку и бегом кинулась в избу.

— Мама! — попытался ухватить её за мазнувший по лбу подол старший из детей. Куда там!

Женщина бежала в дом, спотыкаясь; упала, зацепившись о нижнюю подгнившую — всё мужу поправить некогда! — ступень крыльца, не отряхивая рук и не глядя на прореху в понёве, неслась дальше. Младшего она чуть не за шкирку выкинула из дома. Тот, не успев собрать важные игрушки, зашёлся рёвом, призывая брата на помощь. Скорее! Скорее! Успеть бы…

С разбегу бухнулась на колени, проскользив последнюю сажень по полу, схватилась, словно тонущий за бревно, за резную крышку сундука. Раньше в нём хранилось приданое, но вот уже три года, как его место заняло нечто куда более ценное.

Нынче свадебный наряд в их доме носит не Стася. Женщина бережно достала соломенную куколку, одетую в праздничный убор. Рубаха не по размеру: рукава крыльями свисают до самого пола, подол — точно хвост огромной страшной птицы. Куколка глядела безглазым лицом; чернявая, как и поклонившаяся ей женщина, простоволосая. Бледная и холодная, будто не из соломы её сплели, а из снега слепили.

— Маренушка, — хрип не выпускал голос наружу, лишь губы, дрожа, повторяли страшное имя, заклинали, как делали уже не раз, заученно молили, — Маренушка, Зимушка, Ноченька! Никто из богов не отвечал мне, никто не отозвался… Молю тебя, Чёрная Богиня, защити мужа! Обереги! Укрой узорным крылом тех, кто тянет его в бездну! Возьми жертвой всех, кто рядом… Возьми Гриньку, охотников проклятых забери, забери волков и людей, только насыться! Отпусти мужа! Нет мне без него жизни, одна тьма и холод, как нет и тебе жизни без любимого! Отпусти сокола ясного, любую жертву проси, только не забирай! Маренушка, Зимушка, Ноченька…

Сыновья отчаянно колотили в дверь, требуя впустить их или хотя бы подать голос.

Стася, не слушая, словно становясь всё более тонкой и прозрачной, раскачивалась из стороны в сторону, клонила голову перед Куколкой, крошила дрожащими пальцами хлеб на платье вечной невесты. Если бы она хоть на миг открыла глаза, в которых крепила, не выпускала слёзы, возможно смогла бы рассмотреть тень, упавшую на лицо идола. Тень, которую нечему было отбрасывать.

Обычно они возвращались через три-четыре дня. Хотя бы через седмицу. Пробегались по лесам, обходили ближайшие деревни, заглядывали на торг, коли попадался. Охотники… Одно название! Но то обычно.

Нынче дорога пустовала слишком долго. Уже и лето вошло в полную силу, и сыновья слишком часто спрашивали, скоро ли ждать отца… Самое время поливать огороды, да собирать ранний урожай, а мужа всё нет — справляйся, как хочешь. И она справлялась: где-то Заряна выручала — сидела с детишками, чтобы Стася, не отвлекаясь, трудилась по дому; где-то голова, понимая, что вдовой она стала при живом муже из-за его непутёвого сынка, присылал мужиков натаскать воды из колодца да перекопать тяжёлую глинистую землю; разок даже довелось по-тихому, чтобы не пошли слухи среди Выселокских, продать заезжим купцам оберег в дорогу. Почти такой же, какой она тайком зашила за подклад дорожной сумы мужа, только, конечно, без любви сделанный. Главный в ватаге — рыжий и крепкий — не поскупился, приметив, что баба одиноко вечера коротает, купил и запирающий кровь отвар, и пахучую мазь от грудного кашля, и травы, что заваривают при великой усталости. Стася многому успела научиться, вымаливая у Богини Смерти жизнь для мужа. Даже тому, о чём не стоило бы сказывать. Да жить на что-то надо. Не всё ж побираться по соседям.