Кривая дорога

Слегка напрягла руку, чувствуя, как на смену ногтям рвутся, тянутся когти. Хлоп! И вот уже волосатый окорок распластался по столу, а его владелец не то ругается, не то ограждает себя сакральными словами от нечисти.

Побороть самонадеянного спорщика — ерунда. Мне бы врага пошустрее, да не такого, который станет трясти обалдевшим рылом, доказывая, что это всё случайность, что, видать, он перемёрз и руку свело, что с бабой силой меряться себе дороже… Нет, такой неприятель мигом наскучит.

— А вот и уха! — обрадовалась я, словно не видела недоверчивого ужаса спутников.

Неждан, надо отдать ему должное, подошёл беззвучно. Даже я не услышала в гомоне, а унюхала. И то сначала уху, а только потом мыло, которым разило от маленького сморщенного человечка.

— Поторгуйся ещё! — едва слышно советовал Тонкий, изо всех сил стараясь не подначивать брата.

— Она мне только что чуть руку не сломала. Сам торгуйся, — отрезал тот, разминая запястье.

Хозяин, мало не захлопав в ладоши при виде полуголой бабы, водрузил суп на стол, шумно раскидал чашки-ложки и первым зачерпнул, подавая пример:

— Отведайте, гости дорогие; угостись, не побрезгуй, краса ненаглядная, — мордочка замерла на уровне моей груди, недвусмысленно давая понять, в каком именно месте я ненаглядная. — Как рыбка? Хороша ли?

— Добрая уха, — чавкнул Радомир, облизывая ложку.

— Не тебя спрашивали, — Неждан пододвинул чугунок ко мне поближе, выразительно не замечая потянувшегося к нему Хромого, — тебе как, горлица? Ах, чуть не запамятовал! Молочка же горяченького!

Человечек убежал, чтобы тут же примчаться с крынкой питья. Принюхалась — коровье. Откуда бы?

Я медленно, не отрывая испытующего взгляда от хозяина, осушила кружку, брякнула о стол и сразу перешла к делу:

— Мои помощники — это слово я особо подчеркнула, подмигнув Толстому, — сказывали, ты на шкуры засматривался. Могу продать. За достойную цену…

— Беру! — подлил мне молока Неждан. — Всё беру, красавица!

Ажно волчком завертелся, как воодушевился! И на меня похабно взглянет, и купцам пальцем погрозит, радостно хехекая.

— Золотой за штуку, — прищурилась я, без суеты пододвигая и выхлёбывая вторую кружку.

— Как скажешь, серденько! — снова наклонил крынку покупатель. Хоть бы для вида поторговался!

Я с ехидной ухмылкой приподняла бровь: не обессудьте, мол, мужики. Договор есть договор.

— Ох, скольких жадность сгубила, — прошептал, прячась за кухонной занавесью, Неждан. Я оглянулась, но он только довольно заулыбался в ответ.

И почему меня одну насторожило, что непонятно как сводящий концы с концами, живущий в глухомани, вдали от людей, мужик с такой лёгкостью согласился отсыпать пригоршню золотых? Золотых! Не меди, что в чести у деревенских; не серебра, что в ходу у купцов; где бы наменял и, тем паче, заработал? Дорога раньше, видать, была проезжей. Что на ней поставили постоялый двор — неудивительно. Но поток путешественников и торгашей давно поредел, молодая поросль не только заполонила разбегающиеся в стороны отростки-тропки, но и захватила сам тракт. Так почему же Неждан не бросил переставшее приносить прибыль место? Вычищает каждый угол, влажной тряпкой пять раз за вечер протирает столы, так что даже запах прежних постояльцев не сразу уловишь? И мыло! Уж насколько безбедно мы жили в Выселках, а мыло видали лишь дважды, в баньку всё по старинке ходили — со щёлоком.

И где взял коровье молоко?

Впрочем, золота мы пока в глаза не видели. Может, мужик набивал себе цену — станется с него! — чтобы купцы не поскупились оставить лишнюю монету. Не зря ж убедил оставить шкуры провешиваться до утра, дескать, не убегут. А ну как убегут? Недосчитаемся перед отъездом куницы али лиса, а Неждан начнёт божиться, что не трогал.

Пойти посторожить. До чужого добра мне дела нет, а вот свою половину заработка не упущу.

Пришлось снова перекидываться в человека. Ещё завидят волчицу в зале, поднимут шум, в штаны наделают. Вонять потом станет…

Вломится кто без стука сейчас — загрызу. И не посмотрю, Неждан это с его потными ладошками или невезучий Радомир.

Накинула длинную рубаху и лениво потопала вниз, позабыв, что осенние промозглые сквозняки настолько чувствительны для человеческого тела, что хоть вой. Благо, сапоги натянуть догадалась: хоть пол пятки не холодит. Зато теперь и не ступишь бесшумно.

Вот они, родимые: висят на наскоро натянутых верёвочках; пахнут; напоминают об охоте. А подле — нерадивые охранники. Ну хоть где-то купцы не оплошали: на слово странному мужику не поверили и спать Хромому с Косым запретили. Да только толку с них… Я, не дыша, подступила и нырнула в тень. Заметят?

Вот уж нет! Иначе не стали бы смело обсуждать то, о чём, видимо, давненько переговаривались втихаря:

— Да мочи уже нету! Не кормят нормально, отдохнуть не дают. Простыли! Я на такое не соглашался! — свистящим шёпотом возмущался Хромой, не забывая бить себя кулаком в грудь для пущей убедительности.

Косой осмотрительно накрыл приятелю рот ладонью:

— Тихо ты! Перебудишь всех!