Кривая дорога

Серый зажмурился и отхлебнул. Боязно, конечно, но хозяйку обижать негоже. Тем более, что она и черпаком огреть может: не зря из рук не выпускает.

— А ничего, — вкус и правда оказался приятным: тягучая горячая жидкость наполняла тело, жаром пробегая по жилам, отыскивала воспалённые раны, походя цепляла мелкие царапины, жгла, заполняя лесным духом. Сначала словно вытекала через растравленную изрезанную кожу, но закрывала раны, хваталась за края, стягивала, пекла печным огнём, пока мука не отступала. Раны не затягивались одна за другой от волшебного зелья, но переставали томить, терзать, отзываться в каждом движении. Оборотень смелее сделал второй глоток.

— То-то же! — Друда заглянула в котелок, выплеснула остатки себе, присела рядом на скамью и пригубила с таким видом, с каким позволяет себе хмельное по большим праздникам запойный пьяница. — А что? Мне тоже силы пригодятся. Отжил? Выкладывай теперь, чего тебе так надобно, что к самой лесной ведьме пойти не побоялся? Али люди не донесли, что меня остерегаться надобно?

Серый смущённо поболтал остатки питья:

— Я, признаться, знать не знал, что тебя бояться полагается.

Старушка поперхнулась от хохота, расплескала по столу половину драгоценной жижи.

— Я-то думала, ты шибко смелый, а ты дурной просто. Ну, тоже неплохо. Дурные живут дольше. Или хотя бы интереснее. Выкладывай.

Оборотень осушил ковш и шумно — помирать так с музыкой! — бухнул на стол:

— Мне нужно зелье.

— Кто бы сомневался, — кивнула старуха.

— Необычное зелье. Редкое.

— За другим своим хвостом и не рискуют.

— Когда-то давно такое водилось в нашей семье. Им поили волчат…

— Чтобы они не перекинулись раньше времени и не цапнули кого ненароком?

Волк недоумённо кивнул. Неужто Доля оказалась так добра к нему, что по случаю вывела на, возможно, единственную ведьму, знающую утерянный рецепт.

Друда захохотала. Залилась, не в силах удержать весёлые слёзы, затряслась всем телом, стуча ладонями по столу и едва не падая со скамьи, навернула и кружку с почти допитым варевом и опустевший ковш. Серый вскочил с места — придержать, а то, не дай боги, завалится и сломает себе чего-нибудь.

— И ты поверил? — старушка соболезнующе похлопала по щеке подхватившего её волка. — Такого зелья не было и никогда не будет! Малышей запугивали, чтоб они не шалили, а вы и рады верить. Единственное, что сдерживало вас — ваши родители.

— Я не верю.

Серый опустил руки вместе с Друдой, что уже уютно на них устроилась. Старуха негодующе засопела, подтянулась, ухватившись за край стола.

— А ты, стало быть, из красивых, но глупых, так, волчок? Есть лекарство, конечно, есть, — Серый воспрял, — это любовь. Любовь, честь и совесть, малыш. Только они оберегают от неправильных поступков. И нет никакой магии, которая могла бы их наколдовать.

— Значит, лекарства нет?

— Лекарства? А ты разве болен? — старуха ткнула мужчину в куда менее ноющие рёбра. Серый скривился, но стерпел. Зелье вправду отлично помогало.

Старуха врёт. Шутит, развлекается, понимая, что ему нечего терять. Даёт надежду и снова отбирает. Ведьма! Ведьма и есть… Может она вовсе сошла с ума от одиночества. Даже не уверена, въяве ли пришёл к ней гость или чудится? Неправда. Зелье — есть. Им поила его мать, а Агния… не станет врать?

«Станет» — обречённым набатом прозвучало в голове.

Агния — станет. Врать, недоговаривать, плести кружево лестных лживых слов. Убивать. Она станет делать всё.

Он хотел спросить про зелье у матери. Помнил об этом каждый миг, прорываясь через необъятных охранников, привлекая внимание, вынуждая узнать его. Признать.

Но по голове получил чуточку раньше.

И тут в глазах потемнело. Друда поплыла, раздвоилась.

— Что, притомился, волчок? — соболезнующе уточнила правая.

— Приляг, приляг. Легче не станет, но всё отдых, — добавила левая.

Темнота.

Густая, вязкая, липкая. Поднимаешь руку — а она тянется, скользит между пальцами. Делаешь шаг — вязкими потёками путает ступни.

Серый очень медленно повернулся.

Темнота повернулась вместе с ним.

Оборотень крутанулся на месте — темнота ощерилась беззубым ртом.

— Ладно, старуха, я знаю, что ты здесь. Прекращай свои шутки!

Темнота безмолвствовала.

— Ты действительно думаешь, что меня можно напугать, просто задув лучину?

Оборотень бахвалился. Напугать его получилось, очень даже. Тут не скудный печной огонёк погасили, не свечу задули, не в подвале заперли. Спрятали само солнце, выкололи глаза, выпили краски из мира — все, даже чёрную. Но не ранили, не убили. Лишь посмеялись.

— Ладно. Я понял. Ты — злая ведьма, а я должен перед тобой трепетать. У-у-у-у! Трепещу. Что дальше?

Темнота сотрясалась беззвучным смехом, пробирая дрожью.

— Я рос с самой вредной девчонкой на свете. Переупрямить меня — это постараться надо, — криво усмехнулся волк и твёрдо зашагал вперёд. Или назад. Наугад. Лишь бы не стоять на месте, проваливаясь в голодную темноту.

Темнота удивилась.

Оборотень насвистывал веснянку, звонко шлёпая по оскорблявшейся подобным пренебрежением тьме. Та уязвлённо дёргалась, оставляла дыры пятен, но неизбежно редела.