Кривая дорога

Покаяние воеводы как рукой сняло: он взвился, схватил за плечи, встряхнул проклятую хохочущую бабу:

— Почему ты мне не сказала?! Почему?! Неужто не заслужил?! Я ненавидел тебя все эти годы! Я себя ненавидел! Почему ты молчала?! Лучше бы я убил тебя тогда!

Оборотни зарычали, подобрались, но вновь послушались молчаливого спокойствия вожака: ни один не оторвал лап от земли.

Волчица успокоилась так же внезапно, как зашлась. Озёра глаз вновь затянулись льдистой пеленой:

— А ты и убил меня тогда.

Я не заметила, когда горячая ладонь мужа, сжимающая мою, исчезла. Серый потемнел лицом и ринулся вперёд:

— Ублюдок!

Первый удар пришёлся аккурат по подбородку, в кровь разбивая губы, приказавшие когда-то дружине войти в катакомбы.

— Ты думал, я не узнаю тебя?!

Нос воеводы хрустнул, брызнул алым.

— Ты снился мне в кошмарах!

Берест согнулся от удара в живот.

— Как ты посмел явиться к нам?!

Бывший воевода упал в снег, не пытаясь защищаться:

— А ты стал матёрым волком, волчонок, — расплескал он красным по белому.

Оборотни топтались на месте: рвать? Грызть? Не вмешиваться?

Сложилось. Нескладный отрывочный рассказ Радомира, сумасшедший хохот Агнии, явившийся на верную смерть старый воин…

Кто-то должен был привести бойцов в катакомбы. И тогда, в первый раз, это был он.

И Серый убьёт его. Никто не попытается остановить, потому что он — вправе. Только никто из этих сильных жестоких послушных волков не знает важной вещи. Этого не знает даже мать Ратувога, даже он сам.

Он — не убийца. И не должен им стать. Не должен стать таким, как мы.

— Довольно! — донеслось сразу с двух сторон. Мы с Агнией черканули друг по другу удивлёнными взглядами.

Я повисла на руке мужа:

— Не надо.

— Ты знаешь, кто это? — Серый побледнел, тяжело дышал, лил золотом из глаз.

— Догадалась. Он уже получил своё.

Агния кивком приказала подручным, оставшимся в человечьем обличии, поднять воеводу. Те подхватили его под руки. Берест отмахнулся: сам в силах стоять. Он шёл умирать, а воины не должны умирать, повиснув на чужих плечах.

Волчица нахмурилась. Недоумённо переглядывались оборотни: постарше, помоложе, женщины и мужчины, с лапами и ногами… Ни один из них не видел того ужаса, который видела она. Кто-то сбежал раньше, кто-то оказался слишком мал, чтобы понять. А кто-то не дожил. Но все они верили ей и готовились идти до конца. И она не подведёт их. Ни живых, ни мёртвых. Не сейчас, когда от ворот любимого и ненавистного города её отделяет лишь метель:

— Вы хотели задержать меня? Поворотить? Надеялись, что я передумаю? — волчица искривила губы. — Вы просто никогда ничего не теряли, — и отдала последний приказ своим обречённым воинам: — Не отступать! Никого не жалеть! Всех людей, пока ещё сами можем дышать, — убивать!

Словно уставшая рука отпустила, наконец, тетиву. Теперь они точно знали, что делать.

— Он ждёт вас! Любор ждёт! Стойте! — Берест пытался докричаться сквозь топот ног, гомон, боевые крики… Хватал кого-то за плечи, стопы… А перед глазами мелькали спешащие за собственной смертью волки. Агния смотрела сквозь них на того, кого когда-то умела любить, и улыбалась. — Ты послала их на смерть!

— Эта участь лучше, чем забвение.

— Нужно было убить тебя тогда!

— Нужно было, — согласилась волчица.

Мы с Серым разом повернулись к притаившемуся за нашими спинами другу:

— Ворота! Ворота закрыты?

Радомир судорожно кивнул и тут же замотал головой.

— Ну? — поторопили мы.

— Я не знаю! — рыжий схватил двумя руками напуганную мечущуюся козочку. — Были — да. Мы шли — были заперты. Берест приказал. Ну, и наподдал сторожам для верности. А городничего я того…

— Чего? — отшатнулась я. Чтобы Радомир кого-то убил?!

— Ну, того… В кладовой запер. А то он за дружиной бежал. Биться собирался. Чернушка ему рогами пониже спины — на! А я добавил. И под замок затолкали. Только как скоро он выберется, этого я не знаю.

Мне много времени и не надо.

Выскальзывая одной рукой из ладони Мары, второй я дёрнулась схватить волчицу.

И — чтоб им всем пусто было! — снова замерла.

Ворота оказались заперты. Но перед ними, готовая к сражению, решительная, вооружённая, выстроилась дружина. Городничий стоял первым. Во всполохах алого плаща, рвущегося с плеч под пощёчинами ветра, горел ненавистью и ждал встречи с полной ледяной решимости волчицей.

Кровь и лёд.

Сойдутся — и не оставят в живых никого.

Не правды ищут, не защищают любимых. Лишь мстят, не надеясь обрести ни счастья, ни покоя.

Беззвучный крик с двух сторон переплёлся в один яростный вой, подхваченный рассмеявшейся метелью, и армии кинулись в объятия смерти.

Удар!

Острие вспороло живот смелому зверю.

Вопль ликования и жажды крови сошёлся с последним визгом. Волк больше не поднялся.

Звери глухо зарычали, пошли умнее, окружили прижатых к стене бойцов. Они думали, что поймали людей, застали врасплох. Но люди умны, опытны в боях. Дружинники не первый год сражалась плечом к плечу. Они подпустили врагов ближе, отступая, пока камни не начали холодить лопатки.

Городничий свистнул. Из бойниц выглянули лучники.

Зашипели стрелы.

Закричали люди.

Зарычали волки.