Кривая дорога

Волчица успела положить многих. Те, кого он мальчишками обучал держать оружие, лежали на холодной земле, так и не выпустив рукояти. А она щерила окровавленные зубы из угла, не подпуская, закрывая собственным телом трясущегося сероволосого мальчишку, испуганного слишком сильно, чтобы хотя бы обратиться. Щенка было жаль. Будь на то воля Береста, он не убил бы ни одного. Но волк или волчонок — всё одно враг. Он поднял меч, сделал шаг мимо посторонившихся товарищей.

— Берест, — на него смотрели её глаза.

Он помедлил лишь один удар сердца.

Крепче перехватил меч и скомандовал:

— Чего стали, как вкопанные? Ждёте, пока вам глотки перережут? Разошлись! Без вас сил достанет!

Один замешкался:

— Зверюга уже троих загрызла. Не управишься один! Я справа зайду, и мы её…

Договорить он не успел. Берест бездумно вперился взглядом в льняной затылок. Сколько раз он таскал упрямца за лохмы, когда тот просыпал разминку и, зевая, на ходу пытался влезть в кольчугу. А старый воевода посмеивался в усы и делал вид, что не замечает опоздавшего, пока тот не становился в один ряд с побратимами…

Берест с силой ударил крестовиной чуть пониже вихров и уже не глядел, как падает ничего не понимающий боец.

Вокруг танцевала смерть. Мальчишка волчонок смотрел с затравленной злобой, изо всех сил стараясь хотя бы выпустить когти, чтобы защитить мать.

Но в целом мире были лишь они: старый воин и его волчица.

— Уходите, — лезвие меча сверкнуло ярким всполохом надежды и утонуло во мраке.

* * *

Сейчас

Пушистые мягкие снежинки деловито пытались устроиться на носу, путались в волосах, талыми каплями стекали по щекам. Я не пряталась от них: ледяные комочки остужали пылающее лицо. К лучшему, а то ведь и развернуться могу, припустить по покрывающейся белой пеленой дороге, оставляя тёмные следы, назад, в тёплую постель, к мужу. Спрятаться под одеялом, рассказать, что за глупость задумала, что боюсь. Страшно боюсь.

И волчица тоже боялась. Но мы шли вперёд, позволяя небу заметать обратный путь. Потому что, если мы сегодня не справимся, возвращаться всё равно станет некуда. Исчезнет Городище с его заброшенным подземным волчьим городом, пропадут наглые торговцы, не станет Толстого с Тонким и Радомира с вездесущей Чернушкой. Не станет даже Серого. Но в первую очередь не станет меня. Нас — меня и волчицы, которая, кажется, впервые признала человека равным себе и позволила принимать решения.

Стоило оставить их раньше. Где-нибудь далеко-далеко, чтобы Марена не задела друзей чёрным плащом. Но богиня шла по пятам, тихо ступала, не отставая, не давая спокойно вздохнуть, и каждой тенью, каждым холодным дуновением ветра напоминала о долге. Не станет меня — кто же приглядит за теми, кого и стаей назвать нестыдно?

Придётся выживать.

Я снова принюхалась.

Они даже не пытались скрываться. Воняло потом, дымом и кровью. А ещё, еле уловимо, — ненавистью. Холодной, пустой, годами взращиваемой и подкармливаемой. Так могла пахнуть только она.

Агния.

Раньше, может, я её немного жалела. Но больше нет. Женщина, разлучившая меня с мужем и готовая сделать это снова. Женщина, которая может стать моим спасением, если я окажусь достаточно жестока.

И я окажусь. Должна.

Ну конечно, они почуяли меня издалека. Да и я не таилась. Оборотни, наверное, думали, что иду просителем. Подпустили и готовились смеяться. Невдомёк, что я пришла с войском: заспанные лесовички, не решающиеся отпроситься на боковую, незримо шелестели листьями; полевик, осуждающе поглядывающий на лесных соседей, катился близёхонько; водяные показывали округлые лица из промёрзших луж… И их становилось всё больше. Откликались на зов, спешили, мчали выполнить приказ отмеченной Смертью.

И Она. Ночь. Тьма. Богиня.

Шла следом, не отставала. Шептала на ухо, торопила. Сколько ещё времени мне отмерено? День? Или миг?

Марена ждала платы слишком долго.

— Уже соскучилась?

Агния стояла у затухающего под утренней прохладой костра. Прямая, строгая. Не морщилась ни от порывов ветра, ни от летящего в глаза снега. Идол из стужи и льда: не вздрогнет, не шелохнётся. И только тонкие губы того и гляди изогнутся в едкой усмешке: она помнила испуганную, едва обращённую, не умеющую договориться со зверем девчушку. Откуда бы ей знать, как много может изменить одна седмица?

— А ты, никак, заждалась? Встречаешь с хлебом и солью?

Я привстала на цыпочки, осматриваясь. Ни хлеба, ни соли. Зато целое войско тут. Хмурые волки — кто в человечьем обличье, кто в зверином — от мала до велика, все здесь. Никого хозяйка не оставила в селении, всех готова положить под воротами Городища. Бабы прятали глаза: Василиса стыдливо отворачивалась, серьёзная Доброгнева смотрела прямо, не оправдываясь, близняшки обернулись зверями и прикрывали носы, едва подрагивая от страха — их-то, почти детей, первыми положит защищающаяся дружина.

А ведь радушно принимали совсем недавно.