Крепость

В прежней школе, где добрых две трети одноклассников жили в коммуналках и хрущобах, в шестом классе было у шпанистых заводил из их класса развлечение. Обычно предметом этой дикой шутки становился парень по прозвищу Ха-ю. Слезящиеся глаза, весь нескладный, паршивый, носивший заплатанный дешевый костюм, в котором он не только в школу ходил, но и гулял, — из очень бедных. Класс их быт в конце коридора, в закутке, около мужского туалета. Вдруг иногда во время большой перемены раздавался негромкий клич: «Кастрировать! Ха-ю кастрировать'» Поднималась суматоха. Ха-ю всегда находили в сортире, хватали под руки, тащили в класс и раскладывали на учительском столе. Потом начинали копошиться в его ширинке, пока, наконец, не стягивали с него брюки. Петя старался не присутствовать при этой экзекуции. Разумеется, не кастрировал никто Ха-ю, просто глумились над ним. Ха-ю был бессловесным, но жертвой мог оказаться и кто угодно другой. Во всяком случае в большие перемены Петя старался крутиться неподалеку от учителей. И не зря. Потому что в какой-то момент на стол потащили Кольку Державина, мальчика чистого, интеллигентного, хотя и путавшегося со шпаной. Он сопротивлялся, выворачивался, лягался, но его все равно разложили, ширинку расстегнули, вытащили его стыд и подзывали девиц посмотреть; те фыркали, отворачивались, но лишь после того, как глянут. Когда его отпустили, он отошел к подоконнику и плакал. Державина защитил его дружок из старшего класса Борыч, побив двух наиболее активных раскладывателей. И все это дело прекратилось само собой. Может, думал Петя, теперь и Желватов на Герце сломался, его посадят. А тогда Желватов для него станет неопасным.

Места у них были в партере, седьмой ряд. Они уселись, но то и дело привставали, пропуская задержавшихся в буфете. Зеркала перед Петей не было, и он снова почувствовал себя интеллектуальным ивзрослым: ведь рядом с ним такая красивая спутница.

— А Герцу «Дон Кихот» не нравится, — сказала вдруг Лиза, чтоб обратить на себя внимание, чувствуя, что мыслями Петя не с ней. — Не булгаковский, а сама идея «Дон Кихота». Он говорит, что никогда не поверит, чтобы книгочей стал рыцарем, что это натяжка, что он предпочитает трезвость русской классики с ее болью за маленького человека, с прямыми призывами к переделке мира.

— А ты что?

— Я ему сказала, ты не думай, что он противоречит сам себе, что все наши революционеры ушли в борьбу, начитавшись книг.

— А он что?

— Смеется. Говорит, что в основе всего лежат социальные причины, поднявшие революционеров на борьбу с эксплуататорами.

Тут неожиданно Петя проявил филологическую чуткость:

— Как же они могут поднять, если сами лежат?

Лиза хмыкнула:

— Остроумно. Оказывается, ты умеешь острить…

— Почему это «оказывается»?..

— Потому что ты очень серьезный обычно, — лукаво посмотрела она на него, взмахнув ресницами. И Петя не обиделся.

— Ну, не знаю, — пробурчал он, а затем постарался уязвить Герца. — А Когрин твой в революционерах ничего не соображает. Для него, чем беднее и малообразованнее, тем лучше. Бабушка Роза была из вполне обеспеченной семьи, могла жить безбедно стоматологом в Буэнос-Айресе. А она, мало того, что здесь ввязалась в революцию, и в Аргентине тоже. Да и дед мой был преуспевающим профессором.

— Ты ж понимаешь, что Герцу на твой пример как раз плевать. Он не слышит, когда я о тебе говорю.