Крепость

— Разумеется, не думал, — искренно и облегченно ответил Петя, но вдруг отчетливо представил себе рыжего Коляню, жившего когда-то за забором в деревянном двухэтажном доме, стоявшем напротив Петиного, каменного пятиэтажного. У Коляни была страшная, старая мать, она ходила черноволосая, распатланная, нечесаная, в грязном платье и еще более грязном переднике, про нее рассказывали всякие страсти. Говорили даже, что она крадет маленьких детей и продает их на мыло. Поэтому Коляню тоже побаивались. Тогда, лет одиннадцать назад, Пете было шесть, Коляне четырнадцать, Володьке Метельскому девять, а остальным всем — как Пете: шесть или семь. Играли в «казаки-разбойники». Володька вытащил привезенный ему отцом из-за границы пистолетик, похожий на настоящий кольт. Все завидовали и просили поиграть. Володька давал каждому подержать, но не больше, чем на минуту. Коляня осмотрел кольт, вернул его Володьке, а минут через пять поделился с бывшим с ним в паре маленьким Петей: «Сейчас еще раз кольтяру попрошу — и через забор. А мамки моей он побоится»! — «Ага», — согласился Петя, не думая, что такое возможно в принципе. А Коляня так и сделал, как сказал. И Петя тогда долго мучился совестью, что не рассказал Володьке о готовящемся покушении на пистолетик, но потом забыл, а теперь вот вспомнил.

— Может, надо что-то сделать? — спросил он. — Как-то помочь? — хотелось казаться готовым на помощь человеком, да и искупить хоть чем свою невольную вину. — Давай поедем, вернемся, и ты поможешь. Я тоже, если надо, зайду.

— Уже все, ничего не надо, — быстро ответила Лиза. — Уже и «скорая», и милиция были. Желватов убежал. Герц его не догнал. Сам он теперь в больницу поехал. Наташа (так звали жену Герца, пышную, медлительную, волоокую блондинку) с Сашкой сидит. А я сюда помчалась. Мы там сейчас не нужны. Ты не очень ведь рассердился на мое опоздание? — она взяла его руку и приложила ладонь к своему лицу, как бы спряталась в ней, потом преданно посмотрела ему в глаза. — Так что мы вполне свободны и можем смотреть спектакль.

Петя кивнул. У него в горле стоял комок: от ужаса, что утром он — как когда-то в пионерлагере — разговаривал с убийцей, который не казался убийцей, а был всего лишь школьником.

Глава XIV Рыцарь печального образа

Чудится мне, что ни миг, к горлу приставленный меч.

Овидий. Скорбные элегии Кн. 1 Элегия 1.

Они спускались по Москвина, улица короткая, и скоро перед ними оказался каменный теремок с высоким крыльцом — Театр. Петя делал вид, что торопится, не глядел на прохожих, чтоб и они не замечали его и Лизу, потому что перед театром толпилось изрядное число парней и девиц их возраста, шумных, крикливых, с размашистыми движениями: словно устроили для какой-то школы просмотр. Он взбежал по ступенькам крыльца, ведя Лизу за локоть, помог снять ей плащ, скинул свой, встал в небольшую очередь в гардероб. На стенах были зеркала в рост человека, и Петя невольно видел сумятицу входящих, раздевающихся, проходящих в фойе: помимо массы школьников старших классов (некоторые даже в школьной форме) виднелись обветренные, красные лица приезжих, попавших сюда совершенно случайно, а также туповатые, самодовольные и угреватые лица коротконогих мужчин и толстых женщин в костюмах с блестками.

Ни театр, ни спектакль не были в моде, поэтому Петя тщетно искал глазами светских дам и мужчин, каких он видел у входа и Институт истории искусств. «Ну и хорошо», — подумал он: все равно бы его не заметили. Зачем Лиза повела его сюда? Наверное, потому, что он однажды ляпнул, что ему нравится Булгаков, и Лиза поспешила сделать ему приятное. Петя купил программку у тетки в синем пиджаке, спросил Лизу, не взять ли бинокль, но все это были внешние движения, мимолетные мысли, голова его скрипела и болела не о Лизе, не о театре, а о том, как ему вести себя дальше в случившемся кошмаре: сказать ли всем публично, что Желватов грозился (а сказать надо, раз Лизе проболтался), промолчать ли, но нет, понятно уже, что не промолчать, значит, сказать… Он представлял себе ядовитые реплики Герца о трусости «интеллигентных мальчиков», об их неумении принимать самостоятельно жизненные решения, и заранее корчился от обиды. Но его пугало также, как отнесутся к его рассказу дружки Желватова — Кольчатый и другие. Он воображал свою беззащитность перед ними, и это наполняло его сердце страхом. А, может, наоборот, они притихнут?..