Крепость

Лиза теснее прижалась к Петиной руке. «Да, она хотела бы быть Дульсинеей из Тобосо. Каждая хотела бы быть, — подумал Петя. — Но в наше время это невозможно. Выделение единицы из арифметического ряда возможно, когда узок слой людей культуры. Но когда в действие вступает закон больших чисел, уже нет места ни Дон Кихоту, ни Дульсинее. Это Станислав Лем доказал. Доказал, опираясь на физико-математические законы. В мире больших чисел нет места рыцарю, воюющему во имя своей дамы. Теперь воюют бомбами и ракетами. И уничтожают не одного врага, а сотни тысяч людей, рыцарей и не рыцарей. Этому невозможно противостоять, потому что нечего противопоставить. Человечество настолько размножилось и уплотнилось, что им начинают управлять внутриатомные законы. Каждый атом газа движется хаотически, но именно этот хаос рождает определенный порядок в виде постоянства давления, температуры, удельного веса и так далее. Там, где действует закон больших чисел, жизнь и смерть становятся случайностью. Как и любовь. Ведь встречи с той или иной женщиной могло и не быть. Так и преступление. Моделью может служить участок, находящийся под обстрелом. Вас могут убить, взяв на мушку, или же вследствие плотности обстрела. Но ведь так или иначе на той стороне кто-то заинтересован в трупах. Иными словами, шальная пуля не исключает преступления, не исключает злонамеренности. А из нашей жизни — убийство на спор первого попавшегося прохожего. Прохожий-то случайный, но убийство злонамеренное». И, как всегда, при такого рода размышлениях Пете стало за себя страшно.

На сцене между тем средних лет мужчина с тазом на голове старался говорить патетически и одновременно натурально: «Я тот, кому суждены опасности и беды, но также и великие, подвиги. Идем же вперед, Санчо, и воскресим прославленных рыцарей Круглого Стола! Летим по свету, чтобы мстить за обиды, нанесенные свирепыми и сильными — беспомощным и слабым, чтобы биться за поруганную честь, чтобы вернуть миру то, что он безвозвратно потерял, — справедливость!»

Лиза слушала, вся напрягшись, словно верила во все эти слова. Хотя простой подсчет показывал, что восстановить справедливость во всем мире невозможно. Да и не умел Петя сопротивляться бедам и опасностям: даже на оскорбление не умел ответить. Никогда не умел, проглатывал их, делал вид, что не к нему они относятся. Чтобы ответить на оскорбление, надо его почувствовать. Это условие необходимое, но не достаточное. Надо еще быть храбрым. А храбрости-то Петя в себе и не находил. В прошлом году в Молдавии, куда они с классом ездили в трехнедельный поход, они ночевали как-то в сельской школе. Вечером развели костер и сидели с местными ребятами. Петя не хотел было идти в ночь к костру, но одному оставаться в пустой ночной школе было беспокойнее, и он вышел, притулился у костра среди своих одноклассников. «Вокруг нас живут здесь евреи, — рассказывал длинный местный парень в белой рубахе с закатанными рукавами и не заправленной в штаны. — Но они трусы. Абрама ткнешь заточенной отверткой в руку куда-нибудь, — он почему-то показал на свое предплечье, — и Абрам уже домой бежит и кричит: «Мама, у мене кровь! Мама, мене поранили!» Парень харкнул далеко от костра, в степь, и презрительно засмеялся. И стало ясно, что «настоящий мужик», «не еврей», такой пустяк не сочтет раной. И даже стало казаться, что и в самом деле кровь — не кровь, а рана — не рана, так себе. И все смеялись вместе с парнем. И Петя тоже улыбнулся, хотя и натянуто. А ведь мог сказать, что его храбрый дед-революционер тоже еврей и родом-то как раз из Молдавии, и его мнительность не мешала его мужеству. Когда оно в самом деле требовалось, а не по пустякам. Но возражать сейчас!.. А надо ли? Ведь лично Петю он не затронул… Будь Петя взрослее, он понял бы, что и не стоило возражать, но суть-то была в том, что он считал нужным возразить, оскорбленным себя почувствовал, но побоялся. Он не был безумен, как Дон Кихот.

На сцене между тем действие закончилось, актеры ушли, опустился занавес, а в зале зажегся свет. Все принялись вставать и медлительным потоком выливаться из зала по руслу прохода. Петя с Лизой тоже пошли в буфет. Отстояв длинную очередь, Петя купил два бутерброда, два миндальных пирожных и два стакана «фанты». Выполняя эти мелкие джентельменские обязанности, Петя почувствовал себя лучше, чем в зале во время спектакля, оживленнее. Там он испытывал скуку и даже усталость: хорошо еще, что он умел размышлять, не обращая внимания на внешние помехи. Лиза продолжала держать Петину руку в своей, так ей хотелось, чтоб, даже не разговаривая, ощущать его рядом. Когда Петя брал со стойки тарелку с бутербродами и пирожными, он руку освободил. Лиза взяла стаканы с «фантой» и, видимо, полагая, что Петя, как и она, думает о Дон Кихоте, сказала, пока они шли к столику:

— Есть такой поэт — Саша Величанский. Из бывших смогистов. Но теперь сам по себе. Я его знаю немножко. Никакой он не политик, просто поэт, но все равно у нас не печатают. Да и там редко, — шепнула она. — Хочешь, прочту его стихи о Дон Кихоте?