Крепость

— Мы успеем, Петенька, успеем, здесь же рядом, — она отстранилась от него, окинула взглядом его фигуру. — Ох ты, как вырядился! Такой нарядный и такой сердитый!

— Какой есть, — глупо растерялся Петя, хотя ему польстило, что Лиза оценила его «взрослое» одеяние.

— Конечно, какой есть. По мне так очень неплох, — шепнула Лиза и добавила. — Ну, не сердись. Взгляни на меня хоть немножечко. Ну, пожалуйста! Я тебе совсем не нравлюсь?

— Почему? Нравишься, — ответил пойманный врасплох Петя, не мог же он сказать иное пришедшей к нему на свидание девушке, и посмотрел на нее: овальное, немного удлиненное и немного неправильное лицо, нос чуть крупнее, чем надо, челка на лоб, небольшие темные глаза с густыми ресницами смотрят на него преданно, а ниже лица высокая грудь, тонкая талия, длинные ноги…

Она взяла его под руку, прижалась к его плечу:

— Пойдем. Я тебе по дороге расскажу, почему я задержалась. Я, правда, не виновата, — они уже шли по переулку, остановились, пропуская поток машин по Петровке. — Я у Герца была. Но не трепалась, ты не думай. Там такой ужас!

Петя непонятно почему вдруг представил себе отца Герца в синей нижней рубашке, перетянутой подтяжками, ребенка в коляске и — Желватова. Ему стало жутковато. Пытаясь заслониться от этого видения, он сострил, как всегда неудачно:

— Герц ногами стекло разбил, пока на голове стоял.

— Фу, Петька, как тебе не стыдно! Там в самом деле ужас. Ты такого себе представить не можешь, уверяю тебя. Я дома вчера стихи написала, хотела Герцу показать. Ты зря усмехаешься. Нехорошо это. Представь себе, что кроме тебя есть еще и другие люди. Ты не обижайся, у Герца и в самом деле несчастье. Я там помогала. Пришлось «скорую» вызывать. Я потом и так еле вырвалась!.. Пойдем!

Поток машин кончился, и она быстро перевела Петю через Петровку. В начале улицы Москвина он приостановился и спросил растерянно, чтобы хоть что-нибудь спросить (предчувствие жгло его):

— Кому-нибудь с сердцем плохо стало?

— Ты что! Просто ужас. Желватов, наверно, с дружками портвейну нажрался, что-то под окном орал, а потом бульником пульнул Герцу в окно. Я там как раз сидела. Хорошо старик в этот момент над коляской склонился, а то убило бы маленького Сашку. Александру Борисовичу он затылок размозжил во всяком случае.

— Не может быть! — замер Петя.

— Правда. Я тебе позвонила, а Лина сказала, что ты уже ушел. Я «скорой» дождалась и на такси сюда. Врач сказал, что ничего, будет жить. Но все равно страшно. Столько крови было! Как у Марины Иванны: «Жизнь это место, где жить нельзя: еврейский квартал…»

— Не понимаю, — чувствуя, что его спину пронзил холодный ток, отозвавшийся в копчике, сказал Петя, но тихо, чтоб на них не оглядывались прохожие. — Почему он ребенка хотел убить?

— Да ничего он не хотел. Сволочь он. Еще, конечно, пьяная дурь. Так Герц считает. Ну, Герц — идеалист…

Холод и замирание были у Пети в груди. Неужели слова могут переходить в действие. Неужели в таком превращенном виде осуществился его сон про Желватова? Неужели надо было рассказать Герцу, что Юрка так неопределенно — «в воздух» — бросил? «Шугануть бы их, на куй, отсюда. Да чтоб залетали пархатые!..» — вспомнил Петя. Когда-то Желватов отогнал от него свою компанию, хотевшую побить Петю. Не мог он поэтому поверить, что Желватов и в самом деле такое сделает. Да и частица «бы» — «шугануть бы»! — вроде бы не предполагала действия. И похожий на Базарова Герц все равно посмеялся бы над его предупреждением. Опять «бы»! А вдруг не посмеялся бы?.. И он, запинаясь, рассказал Лизе об утреннем своем разговоре с Желва-товьгм. Ему хотелось, чтоб кто-то оправдал его, снял с души тяжесть вины. И Лиза это тут же поняла.

— Какой гад! Сволочь! — воскликнула она, блестя глазами в вечернем электрическом свете. — Какой гад! Ты же откуда мог знать, что он это сделает! Это никому бы в голову не пришло! Ты же не думал, что он такое может сотворить? Не терзайся!