Крепость

«Струя» — давно не слышал этого слова. На U-96 «струя» — была единица измерения почти всего: «Направить струю в сторону». — «Меня распирает струя праведного гнева» — «По лучу струящегося времени…» Я доволен, что и здесь «струится» и «излучает». Но полноценного отдыха не нахожу. В голове кружение мыслей. Что, если янки на самом деле быстрее, чем мы? Что тогда? Тогда для лодки нет больше пути назад, как было после ее тщетной попытки пройти как транспорт с боеприпасами в Шербур. Но теперь Брест превратился в груду развалин. Останется нам, в лучшем случае, играть роль Летучего голландца… Если мы так же медленно, как и раньше, будем двигаться вперед, то этого точно не избежать. Что за дикая затея все еще тащиться в La Pallice! Во мне одновременно набухает и страх и гнев: Какая же все это дерьмовая стратегия! Дилетанты, скорее всего, планировали эту операцию. Или, может быть, сам величайший вождь всех времен? Да какое ему дело, в конце концов, до одной-единственной подлодки?! Здесь должно быть потрудились Дениц или его начальник штаба. А господа офицеры морского генерального штаба только кивали, словно дебилы.

Нашим стратегам стоило бы поучиться у союзников! Они не увязают в сражениях за овладение какими-то позициями. Они просто держат такие важные для нас опорные пункты в окружении и ждут, пока защитники этих пунктов выдохнутся. Как все это выглядит в Lorient, я не знаю. Но могу себе представить. И как это в La Pallice, а также в Bordeaux будет скоро выглядеть, тоже. Уже неоднократно и довольно сильно урчит в моих кишках. Опорожниться в ведро-парашу — этого я не могу в себе преодолеть. Мой кишечник никогда не хотел испражняться в компании. Срать в сортире всегда было мне глубоко противно. Отдельный гальюн, вот что является для меня единственным приемлемым местом для этого действа. Еще и сегодня удивляюсь тому, что как бы ни играли марш мои кишки, они никогда не подводили в ситуациях, когда я старался избегать полкового сортира в поисках отдельной кабинки, хотя иногда казалось, что прущее изнутри дерьмо готово буквально разорвать меня. Поперечно положенный, плохо ошкуренный от коры, липкий еловый ствол, на который мы садились голыми задницами и наше дерьмо, примерно в метровой глубины яму, должно было сваливаться, относится к моим самым тягостным воспоминаниям о том времени.

Вонь — аммиака возможно? — душит меня каждый раз при этом воспоминании. И вид сталактитов говна в той яме, на рассвете, между собственными ногами, прямо подо мной, заставляет желудок невольно напрягаться… Все мои желания тогда были сосредоточены на настоящем туалете и ванной комнате. Я хотел, чтобы меня, наконец, однажды оставили эти скверные ощущения, и старался как можно быстрее избавиться от дерьма в кишках, пока оно почти не текло из ушей. И при этом размышлять о дерьме как о благе, данном земле Творцом. Испражняться на открытой местности было запрещено. Все было строго регламентировано. У скаутов мы испражнялись в открытые ямы-уборные. И никак иначе. В лагерях юнгфолька сортиры относились к стандартной комплектации. Но в то время я прятался в кусты, и убегал далеко, чтобы без товарищей вокруг, сидя на корточках в глубоком приседе, избавиться от дерьма. Брезгливый — это странное прилагательное, вероятно, полностью соответствовало мне, моим правилам: Я при отправлении естественных надобностей всегда брезгую. Хрен его знает почему, но всегда там, где другие без всякого торможения могут публично посрать. Я бы также никогда не смог на глазах всего подразделения, тому, кто крепко спит, наложить кучу в сапоги. Даже один только вид этого автоматически вызывал у меня тогда спазмы кишечника. Гадить в сапоги — было чертовски противно. Еще была мода нассать кому-нибудь в сапог. Но говно в сапогах было наихудшим видом мести — потому что тот, кому это сделали, спросонок, да в полутьме утренней зори, должен был впрыгнуть с кровати в сапоги и затем бежать в них на построение. Меня в этот момент так скрутило в кишечнике, что я уже ни о чем больше не могу думать, как о дерьме в животе. Несмотря на резкие позывы к опорожнению кишечника, пытаюсь уснуть — доброе намерение, но не могу этого сделать: Быстро вскакиваю, спускаюсь с койки и ныряю в свои кроссовки. В централе весь свет притушен: интимное освещение. Вид ящиков и куч одежды между окрашенных в серый цвет труб и вспомогательного оборудования раздражает меня вновь. И тут обнаруживаю еще двоих, сидящих на параше на корточках. Смех, да и только: Оба парня на корточках глубоко присев, бок о бок, напоминают двух подруг присевших за кустик пописать. Один из них еще и стишок декламирует:

— Хорошо посидеть на унитазе с утра, а потом повторить вечерком — лафа!