Крепость

— И что же все-таки с ними произошло?

— Мы это называем: «Очистить дизельный отсек!» Только два человека на посту управления кораблем, конечно, должны остаться, но тогда они оба становятся черными, как негры… При новом запуске двигатели, кстати, сначала должны поработать на холостом ходу на высокой скорости, но при этом воздухозаборники должны быть почти полностью закрыты…

— С тем, чтобы свое дерьмо сами опять съели? — ерничаю я.

— Примерно так, — трубит инжмех, и вслед за этим еще: — Этого-то нам и не хватает! — кидает взгляд на кока, проходя мимо того, и исчезает в дизельном отсеке.

В кают-компании воздух более-менее терпимый. Это успокаивает меня: Значит, серебряники не слишком много страдали. Позже, когда мы тесным кружком собираемся за столом, осмеливаюсь продекламировать строки стихотворения «О саже»:

— Как молоток дымит у Круппа, /Как за окном камин дымит,/ Как печь дымит без дымохода /Так дух твой сердце бередит!

Старпома, судя по всему, это раздражает, командиру же, кажется, нравится. Инжмеха, к сожалению, нет.

— Еда довольно скудная, — произносит командир. — По крайней мере, пока!

И через некоторое время добавляет:

— Но попить чего-нибудь сейчас было бы самое время.

Это я воспринимаю как просьбу вызвать кока, и направляюсь в корму. Но навстречу мне уже идет бачковый с большой алюминиевой флягой и говорит:

— Лимонад, господин лейтенант.

И затем обращается к командиру:

— Кок готовит бутерброды.

Заморив червячка, сидим молча вокруг стола. Старпом, выпучив глаза, языком и губами втягивает воздух. Он делает так, как будто для него не существуют окружающие. Также и командир смотрит совершенно невозмутимо перед собой, словно ему нравится молчать и тупо смотреть перед собой. Как под принуждением, снова и снова брожу взглядом по его лицу: Носогубные складки, бегущие от ноздрей к уголкам рта, стали резко очерченными, будто вырезанные грабштихелем. Круги под глазами позеленели, как если бы были прорисованы в постижерной. Я бы тоже мог на этом лице поработать, пририсовав, например, текстуру дерева справа и слева. Но нет, я должен просто смотреть на него. Может быть, я не делал бы этого так нагло, если бы он ответил на мой взгляд, но он восседает, большеглазый и невидящий ничего вокруг, напоминая сыча, в своем углу. Он кажется настолько расслабленным, что ничто происходящее вокруг его не заботит, однако в фигуре чувствуется скрытое, как у сжатой пружины напряжение. Если этот парень не отдохнет, то в ближайшее время слетит с катушек. Бачковый появляется снова. Он стоит с неловкой улыбкой и спрашивает, понравились ли господам офицерам соленые огурцы… Никакой реакции. Наконец, командир кивает — один раз, два раза, и затем снова отключается. Когда же бачковый исчезает, тот все еще продолжает кивать. Когда командир так вот бездумно кивает, то напоминает мне куклу-пупса в витрине табачной лавки в Хемнице на Янштрассе, которая работала с полной отдачей: При кивке у нее открывалась и закрывалась нижняя челюсть, да так, что были видны зубы, а в правой руке у нее была палка, которой она при каждом кивке стучала по стеклу витрины и пугала прохожих. Появляется инженер.

— Кажется, дизель осознал свое поведение! — восклицает он. И мне приходится в очередной раз удивляться, как много человеческого видит техник в приданной ему машине.

Еще полчаса до конца хода на дизелях — с ума сойти! Я бы хотел толкнуть командира столом в живот, чтобы снова привести его в порядок. Но стол стоит твердо: Привинчен к полу. Поэтому отбрасываю эту идею. Поскольку идея провалилась, энергично откашливаюсь. Наконец, командир воспринимает меня, и только для того, чтобы побудить его к разговору, произношу:

— Я бы хотел еще кое-что узнать о Cherbourg…

Командир вопросительно пялится на меня полуоткрыв рот, словно не расслышав вопрос. Но затем, в конце концов, отвечает.

— Они вели себя так, — говорит он колюче, — как если бы я был Дед Мороз — такие были все по-детски радостные и дружелюбные! Пока я, наконец, не сообразил: Боеприпасы! Конечно! Они чертовски нужны им, в Бресте.

Cherbourg — не Брест! хочу сказать, как командир одним рывком вскакивает и уходит в центральный пост. В каком состоянии находится этот человек?! Через пять минут он возвращается, садится, тяжело дыша, снова в своем углу, кривит пару раз лицо, с силой трет глаза, а на лбу собираются морщины в форме стиральной доски. Затем делает особенно глубокий вдох и говорит сжатым голосом:

— Уже в Бункере, едва мы пришвартовались, постоянно был необычный шум. Я уже думал, что он доносится от мастерских верфи. Но гул звучал странно, как бомбы. Однако, не так как авиабомбы. И вот я ломаю голову над этим шумом и хочу взять пеленг источника этого шума, как шеф говорит: «Нет, это не самолеты! Это танки!»