Крепость

Ну, приплыли! Этот текст, и вдобавок к нему эти поношенные рожи передо мной — в походе под шноркелем где-то в Бискайском заливе, буквально пронзают мой мозг… Что за нелепость! Если я не хочу дойти до нервного срыва, то должен отбросить это чтиво, словно горячую картофелину, и быстро смыться отсюда. Прочь из кают-компании — в центральный пост! Если правильно понимаю происходящее, то всеобщий понос происходит от испорченной пищи… Чертово фрикасе из курицы! Конечно! Оно выглядело совершенно неаппетитным. Нам выдали просроченное довольствие на борту! Такие вот дела. Привет от зампотылу! Весь свежак он отложил для янки. А просроченные или испорченные консервы нам сплавил. Оглядываюсь в центральном посту и обнаруживаю в полутьме два новых лица. При ближайшем рассмотрении эти двое, из которых один сидит на корточках на параше, выглядят просящими пощады. Или их лица просто искажены жалобными гримасами, потому, что их собственные кишки играют марш, а собственная вонь вызывает отвращение? Я мог бы принести ему ту книжонку из кают-компании для подтирки своей замечательной задницы. Только фотография Фюрера на жесткой, мелованной бумаге и бумага листов текста с другой стороны, содержащая древесную массу — будет действовать как наждак. Хотя в жизни каждого человека наступает такой момент, когда любая бумага становиться ценной. Но если бы я так сделал, вся эта братия была бы здорово напугана: Слова Фюрера использовать как подтирку для задницы! М-да… Только не им…. Пусть сами управляются со своими неподтертыми обосранными задницами. Парень на параше смотрит на меня снизу, в то время как медленно приподнимается, в полном недоумении. Другой уставился в плитки пола и неуверенно теребит себя за ширинку. Было бы легче пройти вперед и в корму — я бы тотчас пошел на экскурсию, чтобы получить общее представление о происходящем там, пока эти двое закончат срать. Но вот беда: Мне потребуется слишком много усилий, чтобы совершить такие прогулки. И, кроме того: Там впереди так ужасно воняет, что уверен, ни один человек не сможет этого выдержать.

Центральный пост еще и поэтому сейчас для меня самое подходящее место, потому что говно в моем животе уже буквально прет из меня, и мне теперь лучше подождать, пока ведро освободится. Меня уже в течение некоторого времени беспокоит страх того, что сфинктер вдруг может размягчиться и выпустить дерьмо наружу. Ни централмаату, ни его людям не позавидуешь: Нести вахту в общественной клоаке — жуткий жребий, о котором, вероятно, еще никто не думал. В Мюнхене на общественном туалете написано ради шутки «Место для писания» уверен, что это баварское обалгорнивание французского слова «Pissoir». Каждый раз, когда я хотел там выпустить свою водичку, я, перед тем как войти, глубоко вбирал в себя воздух, насколько сил хватало и в течение всего ссанья по просмоленной стене, стоял затаив дыхание. Один раз я чуть не задохнулся. И в последнюю секунду распахнул пасть, и так глотанул пропитанный аммиаком воздух, что мои обонятельные нервы чуть не сгорели. Здесь сделаю так же. Только не дышать носом! Вывести из игры обонятельные нервы! Если это будет долго продолжаться в том же темпе, мой стыд скоро меня покинет. Так, как сейчас, никогда еще в моем кишечнике не шумело, и никогда еще мой живот так не растягивался. Мои кишки, должно быть, имеют огромную упругость, гораздо большую, во всяком случае, чем я когда-либо предполагал. Если в них оставить такое количество ядовитых газов, то живот может раздуться как воздушный шар. А как называются разделы моего кишечника? Двенадцатиперстная кишка, тонкая кишка, толстая кишка и, наконец, последняя: прямая кишка. Так, кажется.

Теперь мне интересно, в каком отделе моего кишечника происходит самый большой шум, а в каком возникает самое большое давление. Вероятно, в основном все происходит в толстой кишке. Ее я представляю себе сморщенной кровяной колбасой. В прямой кишке собираются все вонючие пуки, будто зэки перед побегом — до тех пор, пока не соберется их приличное количество, а затем вырываются на волю с барабанами и трубами, — и по возможности в сухом состоянии. Вполне возможно, что массовый понос на лодке может быть связан со страхом. Страх, наверное, заставляет сфинктер открываться автоматически. Чем может быть хорош этот автоматизм, мне никто из моих препов не сообщил. Страх, процветающий здесь, на борту, — это страх особой формы: страх, который едва ли можно осознавать, страх сидящий глубоко внутри и разрастающийся словно опухоль… Страх, как состояние — и это поразительно. Кок приходит через центральный пост, держа на руках большие, тяжелые консервные банки. За моей спиной один из вахтенных высказывает ему упреки из-за пищи. Но кок держит удар. Он советует парню сделать протез мозга:

— Вот находятся же такие люди как ты: Снаружи мило, а внутри гнило!

И уже уходя, продолжает ругаться:

— Что за долбоебы! Пусть бы эти придурки пришли в камбуз и на сто человек жрачку приготовили. Пасть открыть — так это мы охотно!