Ковыль

Рядом с Егором Кузьмичом трудился здоровяк, которому всеми статьями на войну следовало идти. Оказалось, что это был сын начальника лагеря; папаша отхлопотал сына от армейской службы. А Дмитрий как раз прислал письмо о том, что сделали им в училище досрочный выпуск и едет он, наконец, на фронт. Защемило сердце, понял Сбруев, что не увидит никогда своего старшего. Тогда и подумалось, что будь он большим начальником и при деньгах, отдал бы всё до копейки, чтобы только вырвать Дмитрия из мясорубки. Пусть бы стоял рядом, работал до изнеможения, как отец, пусть бы терял сознание от голода, только бы не туда, где его ждёт смерть.

Глупая была дума. Большие деньги откуда? Отдал бы кому? Это лагерный туз знает все ходы-выходы, а ты что ведаешь? А и знал бы, и при деньгах, разве пошёл бы? Позволила бы совесть?

Но мысль о деньгах была.

Учили Дмитрия воевать почти год, а убили за два дня… Светлана этого никак постичь не могла.

Деньги могли бы продлить жизнь Светлане. Врачи говорили, что болезнь не смертельная, но лечат таких больных только в Москве. Люди знающие подсказывали, что поехать можно и на лечение устроиться, надо только хорошо заплатить кому следует. Другие, правда, утверждали, что платить не обязательно, медицина у нас бесплатная, походить покланяться надо и добьёшься. Капиталов на дальнюю дорогу, на долгое проживание в столице у Сбруевых не было, просить у детей или знакомых Светлана запретила:

– Хватит, устала я. Увидела хорошую жизнь, и ладно. Лучшей не будет, а худого насмотрелась, больше не хочу. Будет Богу угодно, оставит или призовёт, Его воля.

На Господа у Сбруева надежда была меньше, чем на врачей, но жену послушал, авось помилует. Бог – прибрал, и неизвестно: может, в том и заключается высшая милость?

Глава 6

Голова чугунная поутру, после бессонной ночи, в груди что-то покалывало. Сроду с ним такого не бывало, уж не заболел ли часом? Из сберкассы Сбруева зачем-то направили в районное отделение госбанка. Там указали на дверь к заведующему.

Анатолий Адамович оторвал тяжёлое лицо от бумаг, посмотрел на Егора Кузьмича внимательно, но не узнал, хотя двух недель не миновало с того дня, как Егор Кузьмич форточку ему на кухне вставлял.

– Фамилия? Паспорт, – и протянул за документом пухлую руку.

Паспорта с собой у Сбруева не оказалось, забыл, не зря голова тяжёлая, пришлось идти домой. Когда же он вернулся, то дверь у Анатолия Адамовича оказалась заперта.

– Идите в сберкассу, – сказал вахтёр, гулявший по коридору.

Этого мужика в форме и с кобурой на боку Сбруев не признал – видать, из приезжих, но раз говорит, значит, знает. Он уж хотел плюнуть на всё, пойти домой и лечь, но привычка к дисциплине сказалась: распорядились, чтобы шёл в сберкассу, – иди, не кочевряжься.

В сберкассе Валентина Ивановна спросила без предисловий:

– Так, деньги на руки выдать или на сберкнижку записать?

Егор Кузьмич обомлел. Когда его начали гонять с места на место, не давая денег, одновременно с досадой у него в душе закопошилось и подросло, торжествуя, чувство удовлетворения – ага, не дадут! – и облегчения. Он мучился, представляя, как на него будут глазеть знакомые, кто с деланым равнодушием, кто с завистью, кто со злобой, и все они будут думать о нём: «Каков? Чужое взял? Чужое!» Разве что Федька Воробьёв, он уже два раза сегодня встретился на дороге, так не станет думать, подойдёт, пожалуй… Нет, не грабить, средь бела дня не посмеет, скажет, поскаливаясь криво: «Займи, дядя Егор, пятьсот, во как нужно!» И ребром ладони себя по горлу.

Как быть? Неужто прямо сейчас он может взять кучу денег, натолкать в карманы и – по улице?!

– Ну, что? – не дождалась ответа Валентина Ивановна и постучала нервно пальцем по столу. – Записать на книжку?

Сберегательной книжки у Егора Кузьмича никогда прежде не было. Не потому, что она представлялась Сбруеву чем-то вроде тех облигаций, которые оказались простыми бумажками, годными лишь на то, чтобы на стену наклеить, а потому, что, как известно, лишних денег у Егора Кузьмича не заводилось.

Валентина Ивановна приняла его молчание за согласие и стала писать, потом протянула ему листок толстой бумаги, обмакнув перо в чернильницу, дала ручку:

– Распишись, Егор Кузьмич, вот здесь. А теперь – здесь.

Бумага плотная и гладкая, и оттого буквы расползались на ней широко, чуть не во всю страницу.

– Вот так, – Валентина Ивановна вздохнула с видимым облегчением, – целая легковушка в кармане поместится.

Егор Кузьмич зачем-то расстегнул верхнюю пуговицу на пиджаке и спрятал книжицу-копилку во внутренний карман.

С полдороги Сбруев повернул назад: проверить реальность произошедшего. Документ при нём, а денег-то и не видел Егор Кузьмич ни рубля – червячок сомнения опять зашевелился: сон не сон, а вдруг какой-нибудь подвох? Умом понимал, что страхи его нелепы, а душа всё тревожилась: не может быть!

Валентина Ивановна не удивилась его появлению, не дожидаясь, что он скажет, вынула из специального ящика знакомую уже ему картонку, на которой он расписывался.