Ковыль

Новая бутылка пошла по кругу, под горячее, Дарья сварила щи со свежей капустой.

– Слышал, слышал, Егор Кузьмич, про твою удачу, – Валеев быстро взопрел, достал носовой платок, вытер губы и подбородок, промокнул испарину на лбу, – выиграл – пользуйся.

Несмотря на то, что Валеев уже шестой год был на пенсии, он по-прежнему считал себя полномочным представителем власти, блюстителем закона, чьё веское слово надлежало слушать, запоминать и исполнять. Слушали, соглашались, поддакивали.

Сбруеву приятны речи Иосифа Николаевича: раз говорит майор: «Пользуйся», значит, можно быть спокойным, что никто на утерянный билет своих прав не предъявит. Приятно захмелевшему Егору Кузьмичу и то, что гроза всех мужиков, шпионов и дезертиров – в прошлом – ныне к простому бондарю и кочегару в гости пришёл, не с обыском, не раскулачивать, а за столом посидеть, поговорить, выпить. Всякому хочется на дармовщинку выпить – и Федьке-вору, и Зотову, печнику, которого, кстати, Валеев когда-то продержал в капэзэ два месяца неизвестно за что. Сам Зотов не вспоминает никогда того ареста, он не в обиде, давным-давно было, да и не засудили же его, выпустили. Какая может быть обида? И блюстителя Валеева приманила удача Егора Кузьмича. Вот где сила – бьётся хмельная гордость в голове – деньги! Сама власть к ним на поклон идёт!

– Тебе, Кузьмич, – наставлял между тем Валеев, – теперь надо бросать кочегарку. В твои ли годы тачку с углём катать и у печки жариться?

– Правильно! – вскричал Андрей Фомич. – Наша работа чижолая, и я тебя люблю за то, что ты нас уважаешь!

– Только без телячьих нежностей, – выставил локоть Валеев, – я этого терпеть не могу!

Татьяна, хоть и выпила немного, опьянела быстро, с непривычки, и хихикала на каждое услышанное слово.

«Верно, – думал Егор Кузьмич, доставая очередную бутылку. Валееву, при его комплекции, одного выпитого стакана было мало. – Теперь моя воля: хочу – работаю, не хочу – отдыхаю. Захочу – на курорт поеду!»

Курорт Сбруеву представлялся верхом безделья.

Быть свободным от необходимости работать – это же вторая половина счастья, которая даётся, опять же, тому, кто богат. О таком благе Егор Кузьмич никогда и не мечтал, потому что с детства понял, что не у тех родителей на свет явился. Родился в семье, где жизнь – быть ей или не быть – зависела лишь от того, хватит ли здоровья и сил, чтобы добыть пропитание и одежду. Трудовой путь был уготован ему от младых лет до гробовой доски, других вариантов судьба не предусматривала, и вдруг – такой поворот! Жизнь крутила по-всякому, но, пропустив через очередной жернов, выплёвывала его каждый раз в ту же упряжь и в тот же хомут, из которого взяла прежде. То ли ошибся неведомый вершитель судеб в этот раз, то ли лукавый шутку сыграл и вскоре потребует плату – кто ответит Егору Кузьмичу?

Глава 8

Утром, когда приплёлся чуть живой, трясущийся Андрей Фомич, Сбруев похмелил его и, провожая, сказал:

– Я – того. Скажи: заболел.

– Ага! Не выйдешь завтра, лады! Заболел, – охотно поддержал Егора Кузьмича оживший напарник, – правильно! Всё одно им: кого-то в отпуск гнать будут. А тебе что? Гуляй!

Окинув сожалеющим взглядом напоследок стол, Фомич отправился на дежурство.

Ещё поутру, лёжа в постели, Сбруев мысленно оглядел свой дом и двор придирчивым взглядом и понял, что надо навести к приезду гостей другой порядок: теперь плетень для палисадника не годится, штакетник – в самый раз; ставни рассохлись – требуют срочного ремонта; трубу побелить пора…

Про болезнь – так, на всякий случай сказал, он ещё не решил окончательно, уйдёт ли с работы совсем. Не просто это – сесть барином, когда барству не обучен.

Наблюдая, как без аппетита ковыряет поросёнок пятаком в корыте, думал Сбруев: «Интеллигент попался, ишь, модничает! Забью, а другого на осень возьму».

От раздумий его отвлекла Дарья:

– Кузьмич! Иди в избу, к тебе пришли.

Сбруев вошёл в дом, но никого не увидел, кроме Таньки и Кирилловны.

– Кто приходил-то? – спросил жену.

– Так вот – они.

Егор Кузьмич почувствовал угрызения совести: Татьяне, пожалуй, подарок какой-нибудь следовало купить за её бдительность. А то налил давеча водки – и всё! Не девичье дело горькую хлестать. Он почесал подбородок, щетина потрескивала под пальцем, что же ей купить? Сколько на это истратить денег?

– Дядя Егор, – начала Татьяна, – ты знаешь, чего мы зашли?

– Гм, – молвил Сбруев.

– Мы в магазине были, там товару всякого завезли. И костюмы разные, длиннющие есть, прямо на твой рост.

Она выжидательно замолчала, но Сбруев ничего не мог понять, сел на табурет и вопрошающе посмотрел на Дарью.

– Приедут сыны с жёнками, – поддержала Дарья Татьяну, – дочки с мужьями, а ты в чём их встречать выйдешь? В этим пинжаке, в тех тухлях?

Сбруев посмотрел на свой пиджак, на галоши с заплатками, в которых он управлялся по хозяйству, представил, какими глазами внучата на него поглядят, и устыдился.

– М-м-да. – Поскрёб снова щетину на лице, возразил: – Навоз не в штиблетах чистят.

– Ну дак, – вступила в разговор Кирилловна, – не скажи. А то, может, в сапожищах будешь хорохориться?