Ковчег Лит. Том 2

Проснувшись от тишины, я выползаю в коридор, где начинаю учиться как следует не хромать. В коридоре удивительно тихо. Мне жарко. Я плаваю в этом вымершем голубом рукаве с закрытыми глазами и натыкаюсь на что-то. — Тебе плохо? — спрашивает Высокий парень. — А выглядишь хорошо.

— Нет. Не знаю, лишнее. Спасибо.

— А у меня давление сто сорок сегодня.

— Сегодня у всех.

— Я звонил своему врачу. Он мне дал телефон.

— У меня тоже есть.

— Позвони.

— Нет. Пусть отдыхает. Это нехорошо. Я позвоню, только если меня будут переселять из палаты. Я этого боюсь. Кроме него никто не поможет. А давление уйдет само, если есть.

— Приходи к нам. Раскинем карты.

— Пожалуй.

Пожалуй, он прав, если остров без Царя выйдет из-под контроля, я приду к ним. Буду играть в карты. Могу начать курить. Еще все-таки я могу одеться и уйти, хотя бы погулять, а то голова лопается от беспомощности. Чтобы не переживать за синицу, я открываю блокнот и начинаю писать. Спокойно ждать сегодня я могу только Вику-сан с японским блюдом на ужин. Буквы и незнакомые образы, наконец, вырывают меня из больничной жизни — мне становится лучше, я забываю, где я. Остров исчезает.

После дневных уколов приходит Вика-сан с коробкой пахучих и хитро завернутых вкусностей. Я вспоминаю, как мы ходили в японский ресторан, чтобы пообщаться с совершенно незнакомыми людьми. Это было очень весело и вкусно. Итальянские разговоры в японском ресторане. Я старательно пересказываю ей забавную жизнь в больнице, мне и самой становится интересно. Возможно ли вместить столько в четыре дня? Невероятная хитрость.

— Ты не похожа на больную! Ты вообще шикарно выглядишь.

— Да, я сама удивляюсь, но я не хочу быть похожей на больную, а то заболею.

— Это правильно. Пусть сами болеют. Ты похожа на птицу.

— На птицу-синицу?

— Нет. На большую птицу, которая плывет.

— Мне кажется, я здесь превратилась в лодку.

— Может быть, точно! Но тебе идет.

— Брось под порог больницы записку, чтобы меня не переселяли в другую палату. А то мы с островом разойдемся. — А что сказали?

— Нет, так, дурное предчувствие. Царя нет. А бояре бунтуют, видела, тут такая тетка круглая орет?

— А-а-а-а… видела. Она мне сказала, что в таком виде в больницу не ходят, надо брюки, а не джинсы со стразами. Давай. Брошу. Могу еще дунуть на нее, чтобы не подходила к тебе.

Вика-сан владеет древними заговорами и другими хитрыми знаниями, и если дунет, то события изменятся.

Воскресный день пустеет. Меддама больше не заходит. За окном начинает темнеть. Вечер слегка разбрызгивает капли разведенной китайской туши по глянцевой бумаге.

Я ищу свою подружку — птицу-синицу, я еще надеюсь, что она успеет, пока тушь полностью не спрячет березу за окном. У меня нет возможности вернуть ее обратно самой. Я — только лодка, и мне жарко. Я удивленно всхлипываю и начинаю рыдать в полный голос, который носится по пустой палате.

Подлость в том, что я не могу поджать ноги к подбородку и уютно порыдать, мне нельзя сгибать ноги углом девяносто градусов. Я не знаю, что такое девяносто градусов, я постеснялась уточнить у Л. А. эту геометрию. Мне не то чтобы жалко себя, мне себя непонятно — непонятно, почему так. Я что-то выкрикиваю неразборчиво в бесчеловечное пространство и рыдаю громко-громко, благо меня никто не слышит. Я могу так громко и долго рыдать, потому что здесь на это всем наплевать, никто меня не прервет. Это оно — противное вечное настоящее, никем не перебиваемое метафизическое одиночество. Смотря на свои подвешенные ноги и на гладкий пол палаты, я пугаюсь, что распущусь, и внезапно замолкаю. Я встаю и вспоминаю: руки немного выше, с правой ноги вперед и по кругу. Под ногами весело шуршат листья Михайловского сада, и качается прозрачная занавеска в волшебной комнате моей подруги Авроры.

Температура тридцать семь и один.

Думать за синицу

Ночью спала.

Проснулась в пять утра. Не знаю, что происходит в мире, да и есть ли он вообще, этот посторонний мир? Синицы так и нет. Странное какое-то событие. Куда она могла подеваться. Может, кошка съела? Я утыкаюсь в книжку. Скоро уколы.

— Ой, вы уже проснулись? Выспались? — спрашивает медсестра, прокалывая мой живот иглой шприца.

— Ага, непонятно, почему. Знаете, мама всегда говорила, что уколы в живот — это ужасно больно, но это совсем не так, оказывается. Только синяки, а боли никакой нет.

— Синяки пройдут. Главное, быть веселой.