Ковчег Лит. Том 2

Уходит от поста к ординаторской.

— Л. А.!

— Да.

Подходит.

— Это что у вас написано для Н*****?

Говорит.

Я замираю от любопытства.

Уходит от поста к ординаторской.

— Л. А.!

— Ну что опять?

Подходит. Я уже смеюсь — мне так хочется поработать! Поделать что-нибудь. Он улыбается.

— Это что у вас написано для Г*****?

Говорит.

Я делаю вид, что хожу, но наблюдаю.

Уходит от поста к ординаторской.

— Л. А.!

— Блин, ну что опять?

Я неожиданно смущаюсь (Л. А. говорит «блин», как будто врач тоже человек) и ухожу в палату — десять минут прошли. Лежу и не хромаю. И завидую! У меня ведь тоже так на работе бывает.

— Оксана Павловна!

Иду-ухожу. Бегу в другой корпус — у меня ведь сидячая работа.

— Оксана Павловна!

Иду-ухожу. Бегу в другой корпус, прыгаю по лестницам.

Такие ценности совсем незаметны вне острова.

Жаворонок и баба Зина

Жаворонок — моя подруга. У меня много подруг и одна сестра. Мне вообще повезло в жизни. Я думала, что так у всех, но пожив немного, я обнаружила, что друзья — это одна из самых веселых, прекрасных и бескорыстных задумок природы, но они есть не у всех. Выписанной Вере Ивановне тоже звонила подруга, но, услышав «не приезжай», не приезжала.

Жаворонок, услышав «не приезжай», спросила: «Тебе шоколад можно?» Она появилась, когда я кормила ужином оставшуюся мне бабу Зину, «это чудо», как назвала ее Вера Ивановна. Мы теперь тут выздоравливаем вдвоем. Баба Зина чудит — например, бросает допитую бутылку с водой в противоположный угол и наблюдает, как я корячусь, чтобы ее поднять. Другие развлечения ей недоступны.

Я прошу Жаворонка докормить метательницу бутылок, если не противно, потому что я устала стоять. Жаворонок моет руки и докармливает «чудо» остатками каши и кефиром.

— Моя бабушка была точно такая же.

— Правда? — сочувствую я. — Бутылками кидалась?

— Нет. Просто лежала. Ой, — мимо нас пролетела пустая бутылка и ударилась в оконную раму.

— Баба Зина, наверное, была баскетболисткой.

— Давай я подниму.

— Не надо, у нее на столе еще три, допьет, кинет, я потом все и соберу. Утром. Сойдет за зарядку.

Жаворонок привезла мне крем от синяков (радуйся, подукольная область), полотенца, леденец на палочке, маникюрный набор! Можно себя украсить! Я слушаю про институт. Немного удивляюсь тому, что происходит, хотя в целом понимаю, что ничего не чувствую, работа меня не волнует, может, просто вечер? Или остров пожадничал и отобрал, кроме свободы, неравнодушность к работе. Я рассказываю, как провела день, — получается довольно весело.

— Давай споем! Потихоньку!

— Давай. Что?

— Глинку.

Мы шепотом поем, когда-то мы вместе ходили в институтский хор. Жаворонок поет лучше, а я умею не мешать. — Между небом и землей…

Я живу тут между небом и землей, на своем острове, и баба Зина тоже. Так не живут здесь Л. А., Зеленое Облако, Красавец, Боковой доктор… кто еще?

— Лейся, песенка моя…

Я мельком смотрю в окно — синица моя повернулась спиной. Обиделась на Глинку, дурище.

Жаворонок рассказывает, что полчаса искала корпус. Два раза зашла не туда.

Сдает где-то пальто в гардероб.

— Мы работаем до без пятнадцати семь, не опаздывайте.

— Хорошо, спасибо!

Жаворонок бежит на второй этаж. Там нет моего отделения. Она бежит обратно.

Берет пальто и бежит в другой корпус.

Сдает пальто.

— Мы работаем до без пятнадцати семь, не опаздывайте.

— Да, конечно, спасибо!

Жаворонок бежит на второй этаж. Там нет моего отделения.

Она берет пальто и бежит в другой корпус.

Сдает пальто.

— Мы работаем до без пятнадцати семь, не опаздывайте.

— Спасибо! Знаете, вы уже третий, кто мне это говорит!

— Слушай, мне надо как-то перестать хромать, но я не знаю, как.

— А может… ой! Без пятнадцати семь!

— Ну, все, давай. Спасибо!

Мимо пролетела круглая пластмассовая банка из-под одноразовых салфеток и закатилась под батарею.

— Я посмотрю где-нибудь, как не хромать!

— Чужой ногой, — кричу я, — посмотри, как не хромают чужими ногами!

Включился фонарь. Мы остались вдвоем с лежачей, ненужной никому бабой Зиной. Ей понадобился обезболивающий укол. Я позвала сестер, и баба Зина затихла. После них пришел подуставший Л. А., поправил ей одеяло, которое она постоянно сбрасывает (я встаю к ней только когда она просит укрыть, иначе можно прыгать туда-сюда, как синица).

Л. А. пытается спросить у нее, что болит.

Баба Зина говорит неразборчиво — инсульт.

— Вы ее понимаете?

— Частично. Нога болит. Но ее укололи уже.

Честно пытаюсь помочь, вслушиваюсь в слова, спрашиваю, но получается не очень. Он измерил ей давление. — Как она пьет?

— Нормально.

Я знаю точно, я даю ей воду в бутылке и кормлю иногда.

Л. А. перешел ко мне, облокотился на спинку кровати, хотел что-то сказать, но внезапно сжал пальцы моих ног:

— Вы бы надели носки, а то у вас ноги ледяные.

— Не, не надену, — всерьез пораздумав, отвечаю я.

— Почему?

— Мне так приятно, когда прохладно.

Он удивился, посмотрел на меня — не обманываю ли, пожал плечами, но пальцы не отпустил:

— Ну-у… ладно… понимаете, вам сейчас совсем не нужно много ходить, потому что в первые пять дней образуется отек, а это не нужно.