Коварство и любовь

Зато Ласселс был фанатиком. Его сильнейшим желанием было искоренить ортодоксальный католицизм – в Англии, в Церкви, в умах людей. Чтобы добиться своего, этот человек был готов на все. Для таких нет ни преград, ни авторитетов! Следует ли ему верить? Вот уже больше года, как король женат на своей молодой королеве. Почему именно сейчас сестра явилась к нему и выложила тайну, давно известную обитателям дома вдовствующей герцогини? Неужели Ласселс решил оклеветать королеву, дабы устранить ее и заставить короля жениться на реформистке? Он глупец, если думает, будто способен управлять Генрихом Тюдором или престолом архиепископа Кентерберийского!

На следующее утро Ласселс привел к Томасу Кранмеру свою сестру, Мэри Холл. Она оказалась миловидной женщиной, и было очевидно, что она очень старалась одеться понаряднее – шутка ли, аудиенция у архиепископа! На ней было темное шелковое платье с самым скромным вырезом, какой ему только доводилось видеть. Голову она покрыла хорошеньким французским чепчиком. Мэри Холл присела в реверансе, в знак величайшего почтения низко склонив голову.

– Ждите за дверью, господин Ласселс. В моем обществе госпоже Холл опасность не угрожает. Подойдите, дочь моя, и мы побеседуем. – Архиепископ провел ее в личный кабинет, плотно притворив дверь. – На улице промозгло и холодно, госпожа Холл, – продолжал он. – Сядем поближе к огню. – Он прилагал все усилия, чтобы женщина чувствовала себя свободнее – ведь предстояло убедить ее припомнить мельчайшие подробности. Если повезет, ее история не выйдет за пределы этих стен, и ему ничего не придется делать. Архиепископ уже решил, что Ласселс – всего лишь фанатик, от которого слишком много бед. Позже придется заняться им отдельно.

Томас Кранмер терпеливо дожидался, пока Мэри не усядется. Она старательно расправила юбки, а он предложил ей чашу сладкого разбавленного водой вина. Опустившись в кресло, архиепископ попросил:

– Объясните, почему вы решили сообщить брату подробности из прошлой жизни нашей королевы.

– Ваша милость, я не хотела, – сказала Мэри Холл. – И я ни словом бы не заикнулась. Конечно, госпожа Кэт вела себя не очень добродетельно, но я надеялась, что замужество ее исправит. Однако и Джон, и мой супруг Роберт все время настаивали, чтобы я искала место в королевском доме. Я отвечала, что не хочу служить у королевы, да все без толку! Они продолжали настаивать, просто житья не давали. Каждый божий день рассказывали, кто еще из моих прежних товарок из герцогининого дома искал у королевы милостей. Она всем давала место! Я могу сладить с мужем, но Джон совсем из другого теста – зубы сломаешь. В конце концов я сказала брату, чтобы отстал, потому как я не желаю идти к королеве. Если угодно, мне было ее жаль. Он спросил меня почему. И я сказала – все эти женщины требуют, чтобы она взяла их в услужение. И бедняжка не может им отказать из страха, что они начнут злословить о ее жизни в Хоршеме и в Ламбете. Ваша светлость, разве это по-христиански? Если бы королева сама послала за мной, чтобы взять на службу, я бы с радостью согласилась. Но я не хотела быть такой, как все. Угрожать, чтобы получить место, – подумать только!

Но Джона мои слова не убедили. Он хуже терьера, который обязательно вонзит зубы в крысу. Он захотел в точности узнать, что такого сделала тогда Кэт, если теперь стервятники решили поживиться. Прошу, однако, учесть – я думаю, что многое из того, что случилось, совсем не ее вина. Она была совсем молоденькой, невинной девочкой. Джентльмены пользовались ею, вот и все. Я пыталась ее предостеречь, но она очень упряма, а я была всего-навсего горничной.

Вдовствующая герцогиня ничего не замечала. Просто не желала замечать. Когда с домочадцами приключалась беда, она принимала меры, однако почти всегда уже после того, как дело выплывало наружу. А тут не нашлось желающих рассказать, что творилось под крышей ее дома. Они сами были в этом замешаны – рыльце-то было в пушку. Герцогиня задала бы им трепку!

– Расскажите все, что помните, – спокойно попросил архиепископ. Он казался таким добрым и обходительным, что Мэри Холл совершенно перестала бояться. Именно этого и добивался архиепископ.

– Я знавала королеву совсем крошкой, сэр! Я заботилась о ней и ее сестрах, когда они только приехали к нам в Хоршем. Ох, что за капризная и взбалмошная оказалась девочка! Но у нее было доброе сердце. Ее нельзя было не полюбить, и я ее полюбила. За год до того, как Кэтрин переехала из Хоршема в Ламбет, я сказала вдовствующей герцогине, что девочка очень любит музыку. И тогда хозяйка прислала к нам музыканта. Это был красивый парень, бездельник по имени Генрих Мэнокс. Он должен был учить леди Кэтрин играть на лютне и красиво петь.