Король в жёлтом

— вызывавших самые странные и непочтительные мысли.

Не было никакого смысла сидеть здесь и дальше: мне нужно было выбраться наружу и избавиться от этого омерзительного расположения духа. Я понимал, что поступаю непочтительно, но всё равно поднялся и вышел из церкви.

Когда я сбегал по ступеням, над улицей Святой Гонории сияло весеннее солнце. На углу стояла тележка, полная жёлтых нарциссов, бледных фиалок с Ривьеры и тёмных — из России, белых римских гиацинтов в золотом облаке мимозы. Улицу наводняли охотники за воскресными развлечениями. Я взмахнул тростью и рассмеялся с облегчением. Кто-то вышел следом и обогнал меня. Он не обернулся, но лицо, повёрнутое ко мне в профиль, источало такую же мертвящую злобу, что и взгляд. Я наблюдал за ним, пока мог видеть: узкая спина выражала всё ту же угрозу, а каждый шаг, уносивший его всё дальше от меня, казалось, вёл по таинственному пути, приближавшему мою гибель.

Я заковылял следом, хотя мои ноги почти что противились этому. Во мне нарастало ощущение ответственности за что-то давно позабытое, и мне начало казаться, будто я заслуживаю того, чем угрожал мне этот человек. Это был путь назад — долгий, долгий путь в прошлое. Оно дремало все эти годы — и всё-таки было рядом, а теперь готовилось воскреснуть и предстать предо мной. Но я готов был сделать всё, чтобы ускользнуть от него, — так что из последних сил побрёл по улице Риволи, через площадь Согласия — на набережную. Больными глазами я вглядывался в солнце, посылавшее лучи сквозь белую пену фонтана, струившуюся по потускневшим бронзовым спинам речных богов; на видневшуюся вдали Арку ⁴³, строение из аметистового тумана в бесконечной перспективе серых стволов и голых ветвей, едва прикрытых зеленью. А потом я снова увидел его, идущего вдоль каштановой аллеи Королевского бульвара.

Я покинул набережную, вслепую бросился через Елисейские поля к Арке. Лучи садящегося солнца проникали сквозь тёмную зелень Круговой площади ⁴⁴ — залитый светом, он сел на скамью, в окружении детей и молодых мамаш, словно ещё один прогуливающийся горожанин, такой же, как другие — как и я сам. Я почти сказал это вслух, в то же время видя злобную ненависть на его лице. Но он не смотрел на меня, и я прокрался мимо, направляя свои стопы вверх по проспекту ⁴⁵. Зная, что каждая наша встреча приближает его к исполнению его намерений, а меня — к моей судьбе, я всё же надеялся ещё спастись.

Последние отблески заката лились через величественную Арку. Я прошёл под ней и столкнулся с органистом лицом к лицу. Я оставил его далеко позади, среди Елисейских полей, и всё же теперь он вышел мне навстречу в потоке людей, возвращавшихся из Булонского леса. Он прошёл так близко, что задел меня, и его костлявое плечо показалось железным под свободной тёмной одеждой. Он не выказывал ни следа спешки или усталости — или любых других человеческих чувств. Всё его существо выражало лишь одно — стремление причинить мне вред.

С тоской я смотрел, как он идёт по переполненному широкому проспекту, среди блеска колёс, и конской сбруи, и шлемов Гвардейцев Республики ⁴⁶.

Потеряв его из виду, я развернулся и поспешил прочь. В лес и ещё дальше, через него — не знаю, куда я шёл, но через какое-то время обнаружил, что наступила ночь, и я сижу за столиком перед маленьким кафе. Потом я снова бродил по лесу. Прошли часы с тех пор, как я видел органиста. Физическое утомление и страдания разума не оставили мне сил, чтобы мыслить или чувствовать. Я устал, так устал! И мечтал лишь о том, чтобы укрыться в своём кабинете. Я решил вернуться домой. Но до него был долгий путь.

Я живу во Дворе Дракона — узком проулке между улицами Де Ренн и Дю Драгон.

Это «тупичок», пройти по которому можно только пешком. Над выходом на улицу Де Ренн нависает балкон, поддерживаемый железной фигурой дракона. Внутри двора по обеим сторонам стоят высокие здания, и заканчивается он выходом на две расходящиеся улочки. Тяжёлые ворота в течение дня остаются распахнутыми, створки прижаты к стенам глубокого арочного проёма, а на ночь запираются, так что попасть внутрь можно, только позвонив в одну из крохотных дверец рядом. На проседающей мостовой собираются неприглядные лужи стоячей воды. Высокие ступени лестниц спускаются к дверям, выходящим во двор. Нижние этажи заняты комиссионными магазинчиками и кузнями. Целыми днями окрестность наполнена звоном молотков и лязгом металлических болванок.

И хотя жизнь здесь неприглядна, как обычно на задворках, она скрашивается искренней взаимной поддержкой и тяжёлым, но честным трудом.

Пять верхних этажей занимают мастерские архитекторов и художников и укромные уголки для вечных студентов вроде меня, предпочитающих жить в одиночестве. Хотя, только поселившись здесь, я был молод и не одинок.

Мне пришлось какое-то время идти пешком, прежде чем появился какой-нибудь экипаж, но, наконец, когда я снова оказался возле Триумфальной Арки, мне попался пустой кэб, и я сел в него.

От Арки до улицы Ренна больше получаса езды, особенно если экипаж тащит усталая лошадь, весь день развозившая гуляющих.