Король франков

Герцогиня, которая вышла из покоев немного погодя, увидела Можера в окружении придворных и стала терпеливо ожидать, когда они его отпустят. Ей хотелось поболтать с сыном наедине. Общение с ним она называла мгновениями материнского счастья. Её старший сын Ричард был сдержан, покладист; она, разумеется, любила и его, но всегда восхищалась милым сердцу Можером. Его бунтарский дух почему-то вызывал у неё восторг, хотя и не всегда доставлял удовольствие. Ричард, конечно, почитал её, но редко называл матерью; младший же беззаветно любил, она видела это, и всегда с радостью целовал её и преклонял перед ней колена, но не в надежде что-то выпросить или перетянуть на свою сторону, а просто из любви, благоговения перед матерью. Её материнское сердце млело от радости за сына-великана, и она, прекрасно зная, что он порою груб с женщинами, резок с мужчинами и временами непослушен ей, всегда всё ему прощала, припоминая, что таков и его отец.

Теперь она, стоя у одной из пилястр[4] на выходе из зала, с умилением глядела на сына со спины и думала, что болтовня придворных на этом не закончится. Сейчас он отправится с ними в обеденный зал, а потом они утащат его шататься по городу. Поэтому она, выйдя из своего укрытия, с улыбкой направилась к сыну и, окинув взглядом притихших придворных, взяла его за руку. Можер обернулся, увидел мать и тотчас припал поцелуем к её другой руке.

   — Пойдём, — сказала Гуннора, увлекая его за собой вдоль галереи, — надо же и матери уделить немного времени. Нам никогда не удаётся побыть вдвоём. — Немного погодя она прибавила: — Меня радует, сын мой, что люди тебя любят.

   — Но и я их люблю. Человек — недурное создание, если не глуп и не спесив.

   — Догадываюсь, ты о церковниках.

   — Матушка, вы же знаете, я всегда испытывал к людям этого сорта нечто вроде презрения.

   — А как же монах? Тот, которого ты привёл?

   — О, это примечательная личность. Он скорее похож на человека, нежели на осла, коли уж разговор зашёл о духовенстве. Он внимательно прочёл Библию и имеет собственное суждение как о нелепостях, которыми она пестрит, так и о тех, которые её писали.

   — И ты согласен с ним?

   — Да, — не моргнув глазом, твёрдо ответил Можер. — Монах на многое открыл мне глаза.

   — Но я тоже читала Священное Писание и, признаюсь, не пойму, что могло вызвать в нём недовольство?

   — Это потому, матушка, что вы пробегали строки глазами, а не умом. Он увидел изначальное уродство Церкви, затем её нравственное падение. Ведь о чём она заботится, прежде всего? Не о пастве, а об усилении папской власти и обособлении от мирян. Отсюда корни её вражды к человеку, взращённые Священным Писанием, которое учит способам обогащения за счёт ближнего.

   — Так сказал тебе монах?

   — Да, по дороге к дворцу. Он назвал себя... сейчас вспомню... иконоборцем! Говорит, какого чёрта заставляют людей молиться на эти картинки и кланяться им? Если уж человеку невмоготу пообщаться с Богом, пусть возденет руки к небу и воззовёт к нему, чем таращиться на разукрашенных уродцев в позолоченных рамках.

   — В этом сказываются германские корни франков. Прежде, до христианства, они так и молились своим богам. Теперь на тех, кто молится на иконы, смотрят как на язычников.

   — Этот монах, его зовут брат Рено, никому не молится и никого не признает. Говорит, едва прочёл Библию, проклял тот день, когда вступил в братство.

   — Чем же так отвратила его эта священная книга от служения Господу, от каждодневных молитв?

   — Тем, что она, по его словам, вовсе не Священное Писание, а сборник нелепых, выдуманных евреями легенд, своего рода пособие для начинающих мошенников, предателей и убийц. И сочинили её обманщики и плуты.

   — Святые небеса! — подняла руки к груди герцогиня. — Да ведь этак он прослывёт безбожником, совратит и тебя.

   — Среди франков многие не верят в Бога, половина норманнов вообще его не признает! Они считают это сказками. Я с ними заодно и уверен в своей правоте. Монах лишь укрепил меня в этом. Он умён, не чета богословам и прочей церковной братии, я собираюсь поучиться у него.

   — Можер, сын мой, оставь ты это; чует моё сердце, этот монах доведёт тебя до греха.

   — Я предпочитаю беседовать с честным человеком, который говорит правду, смело глядя в глаза, нежели с шарлатаном, который врёт на каждом шагу, стыдливо пряча при этом взгляд.

   — Кого ты называешь шарлатанами?

   — Духовенство. И это ещё мягко сказано.

   — Но почему? Можешь объяснить?

   — Потому что оно обманывает народ. Весь этот бред о каре небесной, угрозы муками ада, отлучением от Церкви — не что иное, как способ запугать человека, одурачить его и привести, таким образом, к слепому повиновению. Отсюда и доходы церкви, этим кормятся её представители. Как вы думаете, почему они не выбрали Карла Лотарингского? Я говорю «они», потому что ясно, откуда дует ветер. Этим я даю подсказку.

   — Архиепископ обвинял его в браке с неровней, — не задумываясь, ответила герцогиня. — Знать не могла этого простить.

   — Я тоже вначале так подумал и поделился своими соображениями с монахом. Знаете, что он мне сказал?

   — Догадываюсь, что-то в адрес церкви.