Коробка в форме сердца

— Ну, как сказать… Я ведь не знал, смогу ли когда-нибудь снова строить аккорды левой, а значит — либо учиться, либо проститься с музыкой. Последнее казалось гораздо труднее.

— А где твоя мама была, когда это случилось?

— Не помню.

Вранье. Забыть этого он не смог бы при всем желании. Когда отец поволок его через кухню к двери в подвал, мать сидела у кухонного стола, но, стоило ему закричать, зовя ее на помощь, всего-навсего поднялась, зажала ладонями уши и ушла в комнатку, где занималась шитьем. Правду сказать, упрекнуть ее за нежелание вмешиваться Джуд не мог. Сам виноват был… и вдобавок вовсе не в том, что позаимствовал сто долларов из семейных денег.

— Но это все ладно, — продолжал он. — Сменив руку, я только лучше играть стал. Около месяца мучился, коверкал мелодии так, что мороз, блин, по коже, а после мне подсказали: «Хочешь строить аккорды правой, струны тоже наоборот переставь», — и дело быстро пошло на лад. Справился, одним словом.

— И к тому же отцу показал, кто чего стоит, да?

На это Джуд не ответил. Еще раз осмотрев ладонь, Анна погладила его по запястью.

— А ведь между вами ничего еще не закончено. Между тобой и отцом. И ты с ним еще увидишься.

— Нет, не увижусь. Тридцать лет его не видал, и… места в моей жизни ему больше нет.

— Еще как есть. Ты с ним, можно сказать, ни на день не расстаешься.

— Смешно. Я-то думал, мы к психиатру сегодня решили не ездить.

— А вот тут у тебя линии счастья. Целых пять. Везуч ты, Иуда Койн, даже кошкам на зависть. Должно быть, жизнь до сих пор расплачивается с тобой за все, сделанное отцом. Пять линий счастья… похоже, жизни вовек с тобой не расплатиться. — С этим она опустила руку Джуда на сиденье. — Борода, огромный кожаный плащ, огромный черный автомобиль, огромные черные сапожищи… всю эту броню надевают только те, кто сильно обижен кем-то, не имевшим никакого права их обижать.

— Кто бы говорил! В тебе самой булавок хоть где-нибудь нет? — парировал Джуд. Булавки, колечки да штанги украшали тело Анны повсюду: уши, язык, один из сосков, даже половые губы — все в пирсинге. — Кого ты всем этим железом пытаешься отпугнуть?

В последний раз Анна гадала ему по руке всего за пару недель до того, как Джуд собрал ее вещи и отправил домой. Как-то в начале вечера, выглянув в окно кухни, он увидел ее ковыляющей под холодным октябрьским дождем к сараю, в одних черных трусиках да черном же лифчике. Обнаженная кожа Анны поражала невиданной бледностью.

К тому времени как он догнал ее, Анна вползла в собачий вольер — в ту часть, что под крышей, внутри сарайчика, где Ангус с Бон прятались от дождя. Усевшись на землю, она перепачкала грязью тыльные стороны бедер. Собаки жались по углам, тревожно поглядывая на нее, и близко к ней не совались.