Отступление быстро превратилось в неорганизованное бегство. В воспоминаниях Войтинского картина этих часов выглядит так: «Дорога запружена обозами. Справа и слева от нее по полям и меж деревьями течет пехота. По-видимому, целые воинские части — полки, может быть, и дивизии. Но в каком они виде — базарная толпа, а не армия! То здесь, то там вспыхивает паника. Поднимается беспорядочная оружейная пальба. Обозные соскакивают с телег и принимаются рубить постромки — некоторые с перепугу рубят колеса. Два раза налетали эскадрильи немецких аэропланов, бросая бомбы в движущуюся по шоссе живую реку — и тогда паника принимала формы совершенного безумия»61. Немцы фактически не преследовали бегущих. К тому времени, когда отступление было остановлено, русская армия оторвалась от противника на расстояние дневного перехода.
Рижская операция была сопоставима с Тарнопольской катастрофой. Потери русских войск составили 25 тысяч человек, из них три пятых пленными и пропавшими без вести62. В руки врага попало огромное количество орудий, пулеметов и другого военного имущества. С точки зрения стратегической, потеря Риги означала, что немцам была открыта дорога на Петроград. Но неизмеримо большими были политические последствия этого поражения.
Правые и левые в равной мере использовали известия о падении Риги как способ укрепления своих позиций. В начавшейся перепалке и череде взаимных обвинений ситуация очень скоро стала напоминать разговор двух глухих. Кадетская «Речь» в номере от 22 августа писала: «Теперь ясно, что у правительства выбора нет, и если оно не хочет потерять смысл своего существования… то ему нужно решительно и окончательно порвать со своей зависимостью от Советов и принять предложения генерала Корнилова». В ответ левая пресса подняла крик, пугая читателей тем, что контрреволюция поднимает голову.
Масла в огонь подлило официальное сообщение из Ставки Верховного главнокомандующего: «Утром 21 августа наши войска оставили город Ригу и в настоящее время продолжают отход в северо-восточном направлении. Дезорганизованные массы солдат неудержимым потоком устремляются по псковскому шоссе». На страницах «Речи», «Нового времени», «Живого слова» и других «буржуазных» газет появились многочисленные сообщения о панике и дезертирстве в войсках. Виновниками этого правая печать недвусмысленно называла большевиков и их защитников из руководства Совета.
Но одновременно с этим в газетах была опубликована другая телеграмма, подписанная помощником комиссара фронта Войтинским: «Положение остается чрезвычайно серьезным. Не исключена возможность дальнейших неудач, особенно ввиду получающихся известий о дальнейшем расширении района прорыва… Вместе с командным составом свидетельствую: армия честно выполнила свой долг и неудача не ложится позором на те части, на которые обрушиваются удары противника». Сам Войтинский позднее признавал, что его оценка была односторонней, что армия бежала, не вступая в соприкосновение с противником. Он оправдывал себя тем, что писал то, как понимал и чувствовал себя в эти дни63.
Однако телеграмма Войтинского была воспринята в социалистических кругах как доказательство того, что генералы и раболепствующие перед ними газеты клевещут на армию. На заседании рабочей секции ВЦИК Советов 23 августа была принята резолюция с требованием «принять необходимые меры для охранения умирающей на полях сражений армии от похода контрреволюции и ее прессы»64. Виновник в поражении под Ригой, таким образом, был найден.
Еще раз повторим — и правые и левые трактовали одни и те же события абсолютно по-разному. Для сторонников сильной власти неудача под Ригой стала еще одним доказательством развала армии, а значит, аргументом в пользу своей точки зрения. Для защитников «революционной демократии» падение Риги было следствием генеральской измены. Разговоры о том, что Корнилов преднамеренно сдал Ригу, начались уже тогда, а позднее, в советские времена, эта версия воспринималась как истина.
Разумеется, все это было не так. Следует вспомнить, что Корнилов, как минимум трижды, предупреждал об опасности, нависшей над Ригой. Первый раз это было во время его доклада на заседании правительства 3 августа. Уже тогда Корнилов говорил о вероятном направлении удара противника (и оказался в этом абсолютно точен). Он честно сказал, что ввиду ненадежности войск он не считает возможным удерживать занимаемые ими ныне позиции. Вторично вопрос о ситуации на Северном фронте был поднят на встрече Корнилова и Керенского 10 августа 1917 года. По словам Корнилова, Керенский спросил его, можно ли рассчитывать на то, что Рига не будет взята немцами еще до Московского совещания? В ответ Корнилов сказал, что Рига может продержаться неделю, но не больше65. Наконец, третий раз Корнилов публично заявил о нависшей над Ригой угрозе с трибуны Государственного совещания.