Корни неба

- И это вовсе не из-за вас, - сказал Филдс. - Он ведь уверен, что с ним ничего не случится. Вбил себе в голову, что окружен всеобщим сочувствием. И не только в Африке, во всем мире... Небось верит, что русские рабочие молятся за него у себя на заводах... Вот в чем его безумие. Если хотите знать мое мнение, он воображает, будто и французские власти исподтишка ему покровительствуют... что они им гордятся. Ведь помимо всего он боготворит Францию. Если вы на него поднажмете, он вам скажет, что "духовное предназначение Франции" - защищать слонов... Он такой, что с ним поделаешь. Вот в чем его бзик. В Индии ему, вероятно, приписали бы даже святость... Но я-то думаю, что, если будет упорствовать, он схлопочет пулю. А когда такое произойдет, - и уверяю вас, довольно скоро, - я хочу при этом присутствовать... чтобы сделать снимок. Ведь все всегда кончается подобным образом.

А ведь и правда, в Мореле чувствовалась какая-то сбивавшая с толку уверенность, она будоражила и захватывала. Помимо своей воли Филдс вдруг поверил, что с Морелем ничего не может случиться.

- Ну как, фотограф, устал?

- Устал.

- А ты не надрывайся. Ведь пока не конец. Такой работе конца не бывает. Уж кому, как не тебе, это понимать, ты бываешь повсюду, где происходит что-либо подобное... Ничего, потерпи, еще наснимаешься.

- Надеюсь.

- Береги пленку...

На лице Мореля заиграли смешливые морщинки, словно вокруг карих, молодых, горячих глаз засновала ласковая мошкара, впрочем, веселье быстро угасло.

- Заметь, ведь поймать трудно... Еще никому не удалось как следует это изобразить.

Филдс чуть было не сказал, что раза два в жизни ему это удалось. Моментальный снимок с выдержкой в десять тысячных секунды, чтобы поймать вспышку, мимолетный блеск, а порой только отсвет человеческого благородства, еще не сошедшего с лица, которое уже покинула жизнь. Бывали лица, которые и потом сохраняли это выражение, словно для того, чтобы смешать его по-братски с землей. Но он на удочку не попадется. Он ответил Морелю холодным, равнодушным взглядом фотографа, разглядывая того I с чисто профессиональной точки зрения, - голова типичного француза, в духе "мы им покажем" и сигарет "Голуаз", голос низкий и в то же время протяжный, вид боевого пикетчика во время забастовки с кучей требований к хозяевам... Филдс сам не понимал, что находит в нем такого уж французского, и решил, что это скрытая за серьезной миной веселость и форма рта, не то насмешливого, не то сердитого.

- Скажи... У вас еще много слонов там, в Америке?

- Слонов в Америке нет с эпохи миоцена.

- Значит, совсем не осталось? Филдс стиснул зубы.

- Почему? Еще остались...

- Живые? Или на бумаге?

- Живые.

- Как же так?

- У нас один президент ими интересуется.

- А что-нибудь для них сделал?

- Да. Например, отменил сегрега...

Он запнулся. Нет, так легко его не возьмешь. Он не поддастся. Морель засмеялся, откинув голову; его лицо словно вобрало в себя африканское солнце.

- Вот-вот. Во Франции много сделали для слонов. Столько, что сама Франция уже превратилась в слона и ей теперь тоже грозит исчезновение... Скажи, фотограф, ты и сейчас думаешь, что я сумасшедший?

- Да.

- Ты прав. Надо быть сумасшедшим... Ты получил образование?

- Да.

- Помнишь, как доисторическое пресмыкающееся впервые выползло из тины в начале палеозоя? И стало жить на воздухе, дышать, еще не имея легких, но надеясь, что те появятся?

- Не помню, но где-то читал.

- Ага. Ну вот! Оно тоже было сумасшедшим. Совсем сбрендило. Только потому и вылезло. Не забывай, это ведь наш общий предок. Без него мы бы там и сидели. Он был храбрец, тут и говорить нечего. Значит, нам тоже надо пытаться, в том и состоит прогресс. И если постараться как следует, может, в конце концов и заимеешь необходимые органы, ну хотя бы орган собственного достоинства или братства... Вот его, такой орган, и стоит сфотографировать. Поэтому я тебе и говорю: "Береги пленку". Кто знает?..

- Я всегда ее берегу, на всякий случай, - сказал Филдс.