Корабль в пустоте

– Ни на секунду не сомневаюсь в этом. Нет, ты девушка красивая, но он выбрал тебя не за красоту, а по воле пославшего его.

– А кто его послал?

– Какой-нибудь другой бес, покрупнее. У них же там иерархия, они ее у ангелов скопировали, когда Господь изгнал с небес их главного начальника.

– Слушай, я в двадцать первом веке?

– Леночка, у них там времени нет или оно совершенно другое. То, что у нас век, у них – минута. Большинство сумасшедших, как считают в церкви, бесноватые, а сумасшедших в двадцать первом веке не стало меньше, чем раньше. И их не лечат: ты видела хоть одного исцеленного медициной душевнобольного? Я – нет. «Сей род лукавый, бесовский изгоняется только молитвой и постом», – говорит Христос о демонах-искусителях в Евангелии от Матфея. Первый век и двадцать первый – а всё одно и то же, ничего не изменилось. Я-то сам не праведник: и тебя не научил молиться, и не умею, как показал опыт, серьезно противостоять искушениям… Но для тебя мне бы хотелось иного.

– Ну, не знаю… Какая, ты говоришь, молитва? «Бог да воскреснет»?

– «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его…» Просто набери в поисковике начало молитвы и скачай полностью. Вы когда возвращаетесь?

– Первого мая.

– Хочешь улететь раньше? Я закажу тебе билет.

– Да как-то неудобно перед нашими будет… И трусливо: получается, он меня напугал, и я сразу убежала… А потом – это же Венеция, когда еще приеду… Я лучше схожу в русскую церковь.

– Да, пробей ее адрес в интернете. И сразу звони, если что не так!

– Хорошо.

– Давай, дочка, я тебя люблю!

Я встал, подошел к иконе с ликом Христа. Глаза Его смотрели мне прямо в душу. Я сказал Леночке то, во что верил и в прежней жизни, но говорить стеснялся, хотя не стеснялся говорить людям разные гадости. Просто одно дело – умом понимать Бога, а другое – верить, что только Он тебе поможет. Сейчас был именно такой случай. Да, я могу кое-что с помощью добрых людей – Лилу, ректора Буглеси… Но что я против волшебства темных сил? Тем более, что я и сам был терзаем сомнениями. Даже сейчас, стоя перед иконой, не мог я изгнать давно одолевавшую меня мысль: а только ли лукавый заправляет в «Аквариуме»? Случившиеся в нем истории напоминали притчи, данные мне и другим (Лилу, например) в назидание. Но я не хотел верить, что так играет с нами Бог. Но я не верил и в то, что дьявол помогает мне выскакивать из ловушек. А может быть, в многослойной реальности «Аквариума» происходит то же, что и в жизни, где широко открыты только врата зла, а спасительную дверку добра еще надо поискать? Только Зазеркалье являет в образах суть духовной брани, а не ее заглушенный повседневностью шум, как в Предзеркалье?

Запиликал сигнал домофона. Это пришел Рыжих.

Я впустил его, открыл дверь, и он через пару минут, громко топая, внес в прихожую плоскую картонную коробку из-под большого телевизора-плазмы.

– Поставь и разувайся, – сказал я, – а то моих женщин нет, убирать некому. А потом давай сюда, направо, я там стол расчистил. Тебе помочь?

– Я сам. – Коля, пыхтя, втащил в кабинет свой груз, осторожно опустил на стол. – Ну, старик, ты присутствуешь при историческом событии! Будет о чем написать в мемуарах! А то либерасты всё мне: самоучка! Шлиман тоже был самоучка! Дай ножницы, надо взрезать скотч.

Он вскрыл коробку. Под крышкой покоилось нечто длинное, упакованное в пупырчатый пластик. Развернув его, он широким и, несомненно, отрепетированным жестом пригласил:

– Смотри!

Я подошел. Передо мной лежала плоская старая каменная плита размером примерно восемьдесят на тридцать, – по всем признакам, надгробная. На ней был высечен в профиль воин в древнегреческом гребенчатом шлеме, так называемом коринфском. Из-под козырька каски высовывался длинный нос, а выше таращился большой глаз. В левой руке мужчина держал круглый щит, украшенный изображением цветка с шестью лепестками, в правой – двусторонний топор-бабочку, который греки называли лабрис, скифы – саварис, а римляне неприлично – бипеннис. Между босых ног воина торчал пылающий наконечник копья, указывающий либо на обряд кремации, либо на негаснущую в веках славу героя. По краям плиты шла надпись этрусскими письменами, начинающаяся справа, продолжающаяся вдоль нижнего края и завершающаяся наверху слева.

Я изучил камень так и сяк. Никаких сомнений в солидном его возрасте не было, судя по характерно раскрошенным, без свежих сколов, углам плиты. Я зажег настольную лампу, чтобы лучше видеть изображение и надписи. Их линии-насечки, местами полустертые, тоже вроде бы соответствовали общей структуре камня, хотя уверенно мог сказать только археолог-профессионал.

– Ты где это взял? – спросил я у Рыжих.

– Хохлы привезли, в Карпатах откопали. Ну что, давай, срисовывай письмена, делай транскрипцию!

– А мне и срисовывать не надо такую четкую надпись, я тебе прямо с плиты прочитаю.

– Да ну? – недоверчиво прищурился Коля.

– Записывай, если хочешь. – Он кивнул и торопливо вытащил из кармана растрепанный блокнот и ручку. – Итак… «Авлеш Белушкеш т уснут е… панал аш минимул… у вани ке хир уми аберсна х се».