Коптский крест

Когда покончив с секретными делами, Николка вернулся в комнату, его гость по-прежнему стоял у книжной полки. Иван закончил перебирать учебники и теперь рассматривал фотографический портрет молодой женщины, стоящий на свободном от книжек и тетрадей пространстве. Дама была сфотографирована по пояс — портрет был вписан в овал с размытыми краями, по нижнему краю шла надпись непонятными буквами. Тонкое лицо дамы на портрете было слегка грустным; на голове у нее была сложная шляпка с короткой вуалью, шею охватывал высокий, кружевной воротник. В руках дама держала нечто вроде хлыстика для верховой езды, небрежно зажав его рукоять между указательным и средним пальцами.

— Это моя мама — тихо произнес подошедший сзади Николка. — Это она в Афинах сфотографировалась — когда папа ее там встретил и взял в жены. Видишь, надписано по-гречески? Он тогда был мичманом на клипере «Крейсер»[72], на Балтике — они еще ходили в Мраморное море, и в Афинах были с визитом. Это как раз перед турецкой войной было. А три года назад мама умерла. От чахотки.

Ваня почувствовал неловкость — видимо от того, как просто, с едва уловимой горечью, звучал голос Николки. Ему сразу захотелось сказать про его маму что-нибудь хорошее.

— А она у тебя очень красивая… — Ваня вовремя подавился словом «была». — Наверное, верхом хорошо ездила?

— Да, она же в родстве с Обреновичами[73], — это сербская королевская фамилия. Правда — в очень далеком! — гордо сообщил Николка. Было видно, что это составляет предмет его гордости — мальчик сразу оживился. — Мама не гречанка, она из Сербии. Только ее семья бежала оттуда, потому что турки убить их грозили — еще давно, лет двести назад. А с тех пор мамины предки жили в Италии. А потом, когда Греция освободилась — перебрались в Афины. Она хотела ехать, в Сербию — но тут в Афины пришел русский клипер, и они познакомились с папой. Видишь. Ему ведь жениться нельзя было — на флоте браки до 23-х лет не положены[74], — но для папы сделали исключение. Сам Государь повелел разрешить, когда ему доложили, вот как!

— Ух ты! Ну прямо Санта-Барбара! — восхитился Ваня. — Так ты у нас, выходит, потерянный принц?

— Это почему потерянный? — возмутился Николка. — никуда меня не теряли, все время с родителями жил. И не принц никакой — мама говорила, что она с Обреновичами этими так, седьмая вода на киселе, золовка собаке вашего дворника. Так в Москве говорят…

— Ну, все равно, аристократия, — не согласился с другом Иван. — Сразу видно — вон, как хлыстик держит…

Мальчики помолчали, разглядывая фотокарточку. Николке казалось, что мама улыбается ему — одними уголками губ, сквозь печально-надменную аристократическую вуаль. «Ничего, сынок», — говорила она, — «вот и началась у тебя взрослая жизнь, смотри, только не подведи меня, надеюсь, что смогу тобой гордиться».

Это ощущение было таким острым, что у Николки запершило в горле и предательски намокли глаза. Он украдкой, (только бы Ваня не видел!) мазнул рукавом по лицу и поспешил сменить тему:

— А ты вот тоже о своей маме не рассказывал. Ни разу. Она что. Когда мы у вас были, ее дома не было, уехала куда-то? За покупками, наверное?

— Ага, — подтвердил Ваня. — еще как уехала. В Америку.

— Как — в Америку? — поразился Николка. — Так вы с Олег Иванычем, и правда, оттуда? А я-то решил, что вы это так, нарочно придумали…

— Да нет, мы-то москвичи. — снисходительно объяснил Иван. — Это она уехала в Америку, после развода с папой. Сейчас живёт в Милуоки, у нее новый муж и две дочки — год и три. Я к ней езжу каждое лето.

— После развода? А как же… — продолжал недоумевать гимназист. Он, конечно, слыхал о разводах, но большая часть подданных Российской империи вступали в брак по православному обычаю; так что разрешение на развод давалось лишь в самых крайних случаях. С реди знакомых Николкиной семьи не было никого, кто состоял бы в разводе.

— А что? Удивился Николкиному недоумению Ваня. — Дело обычное, подумаешь — характерами не сошлись. Ты мне лучше вот что скажи…

— Паныч, Ольга Георгиевна обедать зовут! — раздался за дверью голос Марьяны. — Поскорей, щи стынут!

— Ладно, потом договорим. — махнул рукой Ваня, и мальчики отправились в столовую, где за большим овальным столом собиралось к трапезе все семейство Овчинниковых.

Обед, протекавший, как и положено, под непринужденную, светскую беседу (Василий Петрович расспрашивал Ваню об отце и о том, «гости из Америки» находят московскую жизнь), был прерван самым бесцеремонным образом. Не успела Марьяна подать горячее, как в дверь постучали — и в прихожую вторглись два незваных гостя: хорошо знакомый Овчинниковым квартальный надзиратель в белой летней форме и при сабле, а с ним — казённого облика господин, держащий под мышкой казённого же вида тощий портфель.