Конфуций

Учитель ставит границу ученику, заставляет его «идти наоборот», «действовать иначе» и тем самым — постоянно взбадривает ученика, заставляет пробудиться его сознание.

Самая великая тайна заключается, быть может, совсем не в том, что где-то есть совершенное знание, скрытое от других.

Эта тайна, по словам китайских мудрецов, есть «чудесное совпадение знания и незнания, ограниченного и безграничного, внутреннего и внешнего».

Что же касается истинной мудрости, то она заключается в в умении воспринять явленное как отблеск сокровенного.

— Я, — часто повторял Конфуций, — не отношусь к тем, кто родился со знаниями. Я люблю древность и благодаря этому, проявив понятливость, приобрёл их.

А значит, учиться надо лишь одному — древности, точнее тому порядку, который существовал когда-то у предков, чтобы воспроизвести его в сегодняшней жизни.

Именно «учиться», а не «изучать». Ведь изучение предусматривает определённый метод, сложную теорию, проверку этой теории практикой.

Для конфуцианцев такое «изучение» древности было неприемлемо, человек должен был своим сердцем, своим сознанием прикоснуться к древним мудрецам. Это было чисто мистическое проникновение.

После бесед Конфуций подолгу сидел во дворе своего дома, задумчиво глядя вдаль и перебирая шелковые струны своей цитры.

И это был, быть может, главный его урок: он показывал, являл воочию, что такое безмолвие праведного Пути, что такое свобода и гармония жизни, обретаемые в возвышенном молчании.

Более того, однажды он сделал признание, которое постороннему показалось бы нелепой причудой, капризом человека, избалованного славой:

— Я не хочу больше говорить! Разве Небо говорит? А времена года исправно сменяют друг друга, и все живое растет. Разве говорит что-нибудь Небо?

И это отнюдь не поза усталого от жизни и людей человека.

Молчание Конфуция — это не отказ от своего голоса, а нежелание заглушать своим голосом великое многоголосие мира.

Так он хотел говорить о всеобщем порядке мироздания, который охватывает и природу, и человека, и материальное, и духовное.

Он ничего не скрывал, и в нем самом не было ничего потаенного, а было лишь непонятое его учениками, которые поначалу воспринимали его именно как ментора, но не как носителя тайного знания.

— Вы, ученики, — говорил он, — полагаете, что я что-то скрываю от вас. Я ничего не скрываю от вас. Я ничего не делаю без вас. Таков я…

Это не просто слова, и Конфуций учил собственным примером и нередко встречал непонимание, поскольку многие его ученики привыкли к более пространным наставлениям.

Но это непонимание вовсе не означало отчуждения. Наоборот! С каждым днем ученики все сильнее и сильнее тянулись к своему Учителю.

Иначе и быть не могло. Древние мудрецы видели истинный смысл человека в «стяжание жизни, озаренной божественной просветленностью».

Вряд ли Конфуций говорил о божественной просветленности, но то, что эта общая цель сближает людей лучше всех отвлеченных понятий и ценностей, он, надо полагать, понимал.

Как понимал и то, что эта общая цель и давала возможность без общих и громких слов сначала ощутить, а потом и обрести взаимную близость на более высоком и качественном уровне сознания.

В любом своем ученике он видел, прежде всего, ближнего, входил в его пространство и впускал его в свое. Таким образом, шло не только совместное преображение, но обретение нового и более высокого понимания жизни.

И таким образом ученики Конфуция с его помощью и в то же время сами начинали постигать сокровенное желание высшего человека избавиться от всего надуманного и дойти до чистой простоты жизни.

И, конечно, Конфуций здесь являлся для них лучшим примером. Отказавшись от всех внешних, чаще всего надуманных и обманных ориентиров, он освобождался от всего того, что пыталось взвалить на него общество.

Освобождаясь от этого груза, он, преклоняясь перед древностью, возвращался к своей первозданной природе и одновременно обретал способность оставаться адекватным окружавшей его действительности.

Как учитель, Конфуций прекрасно понимал, что всякий, кто встает на путь познания, должен «вкушать горечь» и хорошенько помучиться. Поскольку покой сердца взращивается только благодаря великим испытаниям. И чем тяжелее испытание, тем незыблемее приходящий потом душевный покой.

И это тоже было в порядке вещей.

«Мудрый, — говорится в древнем даосском трактате „Гуань-цзы“, — не отличается от других в том, что он говорит, действует и мыслит. А в том, что мудрый не говорит, не действует и не мыслит, он отличается от других людей».

Иногда он опускался и до них, но чаще оставался верен себе. И не его беда, что ученик, которому он показал три угла, не мог найти четвертый.

Не беспокойся о том, что люди тебя не знают, но беспокойся о том, что ты не знаешь людей

Единственная настоящая ошибка — не исправлять своих прошлых ошибок