Конец партии

Хмель слегка ударил в голову Керенскому. Всё же, давно он не пил, да и вообще, усталость постоянно накапливалась и не давала работать в полную силу. Благо сейчас было на кого опереться, в отличие от прежних времён.

— Ну что, Александр Иванович, согласны на мои условия?

— Саша, зачем так официально?! Согласны, у нас нет другого выхода. Думаю, даже уговаривать всех не придётся.

— Рад. Весьма рад.

Керенский снял трубку телефона.

— Алле, девушка, дайте мне Смольный, телефон 322–223. Евгений Константинович?! Всё, отбой, не надо Рябушинских арестовывать. Они наши, да и со Второва тоже все подозрения сняты, будем работать вместе. Конечно, я тоже рад, нам надо консолидироваться и тогда нас ждёт успех и Победа! Хорошо. Отбой.

Всё, Саша, можешь идти работать и передай мои поздравления Второву и Рябушинским. Да всем передай, будем работать вместе. Вы не враги мне, но должны оценить мою доброту и ласку, потому как… Ладно, ступай, мне ещё работать и работать.

Коновалов в безмерном удивлении, пребывая в состоянии некоторого психологического шока, поднялся и, забрав бумаги, отправился к себе. Двигаясь, как сомнамбула, он преодолел один этаж, открыл дверь в кабинет и без сил опустился на кожаный диван, стоявший в комнате.

— Ну и дела, — только что и смог проговорить он. Через полчаса бездумного сидения он снял трубку телефона и позвонил Второву.

— Николай Александрович, я только что от Керенского. Да, разговаривал. Он отверг нашу помощь в хлебной монополии. Нет. Да. Да. Нет. Согласился на субсидирование нашими банками закупок зерна и закупок паровозов и сеялок в САСШ. Да, всё нормально. Он хотел нас арестовать, но передумал. Да, я не шучу. Да, пил и сейчас напьюсь. Расскажу завтра. Всё нормально. Я тоже устал. Спасибо. До завтра.

Коновалов встал, подошёл к шкафу, достал из него бутылку мадеры и практически опустошил её. Его секретарь, заглянув в комнату в конце рабочего дня, был вынужден отправить своего шефа домой на министерском автомобиле. Коновалов вяло сопротивлялся, будучи сильно пьян, но его успокоили и, погрузив в машину, отвезли домой.

Примерно в это время в кабинете Керенского на его диване валялся Мишка-ординарец, попивая чай с миловидной кухаркой Нюрой.

— Ты, Нюрка, держись меня. Я парень холостой и непростой. Вон, вишь, самому Керенскому звоню и плюшки его ем сухарные, которые ты принесла для него. Во как!

— Так он вернётся, да спросит, — испуганно сказала Нюра, скромно сложив руки на коленях.

— Да ладно тебе, — размахивая сдобным кренделем, отвечал ей Мишка. — Ничего он мне не сделает, наоборот, осведомится: «Мишка, вкусные-то пряники были? — Вкусные, вашбродь. Ну, тогда на здоровье, иди уж отдыхать, Миша, хватит обо мне заботиться» Во как! А ты, дурёха, наказывать! Не такой Ляксандра свет Фёдорович человек. Добрейшей души начальник, скажу я тебе. А я бы, раззз, и кнутом полоснул, а он прощает меня, раба божьего Мишку. Жалеет, и правильно. Никто нас не жалеет, а он бережёт, потому как понимание имеет, — вытянув вверх указательный палец вещал Мишка. — Понимаешь?

— Ох, ото ж, все говорят, простой он человек и жалостливый.

— Простой? Жалостливый? Ой, ну вы, бабы, даёте, — неожиданно расхохотался Мишка, давясь чаем и кренделем. — Керенский-то? На словах-то да, а на деле — во как! — и Мишка показал большой кулак, покрытый редким светлым волосом.

— Во, где все у него будут, попомни мои слова, дурёха. ОН только к нам понимание и уважение имеет. Я давеча только трубку телефона положил. Думаешь с кем разговаривал?

— С кем?

— Да с Керенским же и разговаривал. Он меня специально усадил в кабинет. Сказал: «Смотри, Мишка, кто звонить будет, трубку хватаешь и ждёшь. Как мой голос услышишь, то отвечаешь мне, если же чужой, обратно кидаешь и дальше ждёшь». А я у него спрашиваю: «А долго ждать-то?» А он говорит: «Долго». Так, може, я чай попью, да и жрать будет охота. А Керенский как вспылит: «Да пей, что хочешь, и жри, что хочешь, только телефон один не бросай и на звонки отвечай. Понял ли?». «Понял!», — отвечаю и вот, сижу, пью, ем, долг свой исполняю.

— Ох, какой же вы молодец, — польстила ему Нюрка.

— Да, я такой, — поправил пальцем ус Мишка. — А ну-ка, поди сюда, пышная ты моя, — и не успела Нюрка отстраниться, как мигом оказалась в Мишкиных руках, которые стали ощупывать каждый сантиметр её сдобного тела.

— Ой, ой, ей! Да что же вы делаете, охальник. Нет, туда нельзя, и за это тоже.

— Да, брось ты, Нюрка, — жарко дыша ей в ухо, шептал казак. — Щас раз, и на диване, смотри, какой мягкий, прям как ты, Нюра. Не простой — министерский. Когда б ты на министерском диване любовью-то занималась.

И Мишка схватил обеими руками массивные груди кухарки и стал жадно их мять.

— Ну, хватит уже, — не на шутку разозлилась Нюрка. — Уже залапал всю, синяки будут. Что я матушке буду объяснять? Хотите, так женитесь, и будет вам всё: и на диване, и под диваном, и на кухне, и в сугробе, а сейчас ни-ни.

— Ишь, ты какая быстрая.