Конец партии: Воспламенение (СИ)

“Друг народа”? Мне это название было определенно знакомо. Поковырявшись в памяти, я даже вспомнила, откуда именно: второй курс, лекция по истории журналистики, я отчаянно пытаюсь не уснуть, а препод в это время вещает что-то про революционную прессу. Заинтересовавшись, я подошла к малолетнему горлопану.

- Сколько стоит?

Цену он мне назвал, но я, оторванная от знакомой системы евро, не поняла, много это или мало. На помощь пришел Огюстен, сунувший мальчишке сложенную вчетверо купюру (у меня тут же руки зачесались развернуть ее и посмотреть поближе, чем тут расплачиваются), вытащил из стопки газет одну и протянул мне.

- Интересуешься политикой?

- Да не сказать чтобы сильно, - рассмеялась я, перелистав желтоватые, невероятно криво сверстанные листы, и убрала газету во внутренний карман с намерением ознакомиться с ней, вернувшись с прогулки, - но про эту штуку слышала.

- Да про нее глухой и тот слышал, - сказал Огюстен с усмешкой, уводя меня дальше. - Невероятно, как Марату это удалось.

Имя мне тоже было знакомо: во-первых, так звали одного из моих однокурсников, а во-вторых, препод на той приснопамятной лекции тоже его упоминал. Почувствовав себя на мизер увереннее от того, что помню хоть что-то, я обвела площадь взглядом и спросила у своего спутника:

- Это и есть Пале-Эгалите?

- Да, - кивнул он. - Тут всегда весело. Даже сейчас, пусть время и не самое веселое…

Пале-Эгалите оказался, как мне показалось, Думской местного разлива. Все тут было так, как я привыкла видеть в своем родном Питере: с одной стороны, под рядом каменных арок - магазины и лавки, откуда слышались бодрые крики продавцов и зазывал, расхваливающих товар; с другой - вывески кофеен, баров и прочих похожих заведений, где заседала, как я смогла углядеть сквозь стекла, приличного вида публика. Кто-то был увлечен чтением газеты (у многих в руках я заметила приснопамятного “Друга народа” - Марат, кто бы он ни был, явно отлично раскрутился), кто-то строил кому-то глазки, кто-то с невероятным ожесточением, едва ли не стуча кулаком по столу, о чем-то спорил. Магазины тоже не простаивали: краем уха я услышала, как кто-то едва ли не с кулаками лезет на продавца, уличив того в попытке обвесить посетителя. Возле одной из колонн стоял, поминутно доставая из кармана часы, дерганый юноша с букетом в руках, одетый в потертый, но опрятный камзол явно с чужого плеча. Отовсюду слышались оживленные голоса. Пожалуй, вся городская жизнь пульсировала именно здесь.

На меня, к слову говоря, внимание обращали, но не более чем на вышедшего на улицу неформала. Видимо, нравы тут были вовсе не такие строгие, как мне представлялось поначалу: мужской костюм на девушке был чем-то из ряда вон выходящим, но не более. Пальцем на меня, во всяком случае, никто не показывал, и кричать что-то вслед не спешил. В итоге я совсем успокоилась и даже взяла своего спутника за руку. Он не замедлил тут же крепко сжать мою ладонь.

- Да у тебя руки холодные, - заметил он. - Зайдем, погреемся?

- Давай, - легко согласилась я.

В кофейне было не особенно теплее, чем на улице - очевидно, с отоплением у здешних были перебои, - но хотя бы не свистели внезапные и резкие порывы сырого ветра. В общем, редингот я только расстегнула, но снимать его не стала, а Огюстен не сделал и того. Зато официант тут был типично французский: не успела я задницей коснуться стула, как он уже возник около нашего столика.

- Что желаете, граждане?

- Граждане желают чего-нибудь, чтобы согреться, - ответил за двоих Огюстен. - Чай, наверное.

- Или чего покрепче, - подхватила я. - Есть у вас… э… глинтвейн?

Если глинтвейн и был, то назывался он явно как-то по-другому. Я предприняла вторую попытку.

- Тогда пунш?

- Пунш, конечно, - на лице официанта отразилось узнавание. - А вам, гражданин?

- То же самое, - откликнулся Огюстен, не сводя с меня взгляда. Официант испарился, а я взглядом поискала на столе пепельницу. Ничего похожего, конечно же. Придется невежливо сбрасывать пепел на пол…

- Чем ты вообще по жизни занимаешься? - спросила я у своего спутника, раскуриваясь. Сигарет осталось всего семь или восемь, но я не видела смысла экономить - легче уж потратить все в привычном режиме, а потом, не чувствуя путей отступления, вступать в борьбу с собственной зависимостью.

- Что ты имеешь в виду? - спросил Огюстен.

- Ну, ты же работаешь? Кем?

- Я депутат Конвента, - не без гордости ответил он. - Меня избрали в прошлом году.

- Я вижу, у вас семейное, - заметила я.

- Ну, Максима больше знают, чем меня, - сказал Огюстен без всякой зависти. - Но он и дольше во всем этом участвует, с самых Генеральных Штатов…

- Стоп-стоп-стоп, - почувствовав, что смысл разговора от меня ускользает, я решила всеми силами не дать этому случиться. - Пойми, Огюстен, я, когда жила в… в Польше, вообще не интересовалась тем, что у вас тут происходило. Поэтому давай ты мне сейчас по-быстренькому все расскажешь, а то я чувствую себя полной дурой.