Конец ночи

Лиственная улица, где жил Иван Иванович, была давлено от Выселок, но Ольга и не заметила, как прошла это расстояние. Она остановилась у калитки дома, неумело свистнула и позвала: «Шайтан, Шайтан!» Собака не откликнулась, не выбежала навстречу. Конечно, ее не было во дворе, как никогда не было и раньше. Удивительный пес, он вечно шатался бог знает где и долгой прибегал только за тем, чтобы повертеться возле своей заброшенной конуры и опорожнить миску, которую никогда не забывала наполнять Мария Никитична.

Ольга прошла во двор и сразу услышала знакомый шум знакомых деревьев в саду. Узкая, заваленная сухими листьями тропка привела ее к дому. Ступеньки крыльца скрипнули под ее ногами — их дребезжащий, хриплый стон глухо раздался в тишине.

Ольга открыла дверь и увидела Шайтана. Он лежал у печки, вытянув ноги, запрокинув лохматую голову. Был он тощ, жалок, густая шерсть, с засохшими комьями грязи, спуталась, облиняла. Шайтан открыл слезящиеся глаза, взглянул на Ольгу, подобрал одну ногу, будто намеревался встать, но не встал, а только слабо ударил по полу облезлым хвостом.

А в глубине комнаты, выпростав из-под пестрого лоскутного одеяла сухие руки, лежал на кровати Иван Иванович. Он повернул к Ольге осунувшееся восковое лицо, сказал:

— Пришла? Спасибо. А мы вот захворали с Шайтанкой…

Ольга сбросила пальто, присела на кровать. Старик улыбался, гладил ее руку и говорил:

— Каждую осень прихварываю. Организм так устроен. Людям спасибо — навещают. И ты вот пришла. Конфеты принесла. Добрая ты девушка. А я лежу, на Шайтанку смотрю и Марью Никитишну вспоминаю. Ему тоже без нее худо. Захирели мы без Никитишны.

Ольга встала, прошлась по комнате. Шайтан следил за ней грустным взглядом, слабо дергал хвостом. Ольга присела на корточки, приподняла его большую голову. Он уткнулся горячим сухим носом в ее ладонь, посопел, потом лизнул ей пальцы и устало опустил голову на пол.

— Шайтанка, милый ты мой, — прошептала Ольга, пошарила в кармане и положила около него конфетку.

На стене внезапно остановились ходики, и сразу тревожная тишина наполнила комнату. По крыше прошелся ветер, что-то зашуршало за печкой, вздохнул Иван Иванович, а Ольга вдруг прижалась лбом к оконному стеклу и заплакала. Она плакала беззвучно, закрыв руками лицо. Ей было жаль и старика, и Шайтана, и этот дом, где еще недавно все было так мирно, радостно, все дышало жизнью и покоем. Ей вспомнилась мать, старая квартира, где прошло ее детство, вспомнился отец, которого она почти забыла и помнила только большие его ласковые руки. Она плакала от раскаяния, что давно не была на могиле матери, что редко навещала Ивана Ивановича, плакала от мысли, что жизнь тяжела, что и к ней придет старость и она тоже умрет, как умерла Мария Никитична, мать, как скоро умрет и Иван Иванович.

— Куда ты ушла? — позвал старик. — Иди сюда, расскажи что-нибудь.

Ольга вздрогнула, ответила:

— Я сейчас, дедушка. Иду.

Она опустила гири ходиков, толкнула маятник и постояла, слушая, как снова деловито застучали часы. Это мерное «тик-так» — вот все что осталось здесь неизменным. Нелепая мысль — кто же будет заводить ходики, если вдруг умрет Иван Иванович, — пришла ей в голову. «Нет, он не умрет, не должен он умереть», — с отчаянием подумала она, поцеловала старика в жесткую, небритую щеку и снова расплакалась.

— Перестань, — рассердился старик. Так резко он никогда не говорил с нею, и Ольга испуганно растерла кулачками мокрое лицо.

— Любишь ты страдать, девушка. Вон уж сколько годков на свете прожила — и половину проплакала. Из такой веточки разве вырастет доброе дерево? И на меня тоску нагоняешь. Забыла — ведь солнце есть. Подыми глаза — увидишь.

— Не надо так, дедушка, — беспомощно сказала Ольга.

— Надо, — ответил он и неловко обнял Ольгу, прижав ее голову к своей хрупкой, худой шее. — Ну, ладно, вздремну я. А как усну — топай себе домой: поздно.

Он и в самом деле скоро уснул. Ольга поправила сбившееся одеяло, прикоснулась ко лбу старика губами и на цыпочках подошла к Шайтану. Пес шевельнул ушами, но глаз не открыл. Ольга погладила его, прошла на кухню. Не зажигая электричества, она очистила картошку и, пока она варилась, пока жарились котлеты, сидела в полутьме, смотрела в окно, слушала, как шумят деревья на улице, как скрипит что-то в комнате, потрескивают от старости стены дома. Наконец все было готово. Ольга слила картошку, сложила в тарелку котлеты, прикрыла все это подушкой — так всегда делала Мария Никитична — и ушла.

На улице было холодно, страшно. Ольга всегда боялась темноты, ночных, окутанных мраком улиц с их настороженной, зловещей тишиной, где даже камни мостовой, деревья, гулкие звуки, которых и не замечаешь днем, неожиданно становились твоими врагами.