Конец ночи

Она послала прошение отца генеральному прокурору, а сама написала в Центральный Комитет партии. Скоро ей ответили из Москвы, что дело будет пересмотрено.

Теперь Ольга была уверена, что все кончится хорошо. Но иногда ее охватывали мучительные сомнения. Всюду, куда бы она ни пошла в те дни, — в школе, на улицах, в магазинах — всюду люди говорили об одном: о том, что рассказала им партия о Сталине. Люди спорили, ликовали, страдали. Ольга слушала их с жадностью и с испугом. Они говорили о том, о чем она боялась еще недавно даже думать.

Теперь Ольга хотела все знать, на все найти ответ, она поняла, что нельзя дальше жить, не сказав себе все до конца, не назвав ложь ложью, а правду правдой. Она видела — все вокруг было иным, чем раньше, и чище, и светлее, и решительнее. Но сама жила, как и прежде, настороженно, недоверчиво, будто напуганная чем-то.

В это время Ольга и встретила Куняева. И все, чем жила она прежде, стало для нее второстепенным. Она любила Куняева, и любовь эта поглотила все ее мысли, все чувства. С радостью и со страхом Ольга поняла, что всю жизнь ждала этого человека. Со стыдом вспоминала она игру в любовь с Арсением, которая стоила ей так дорого.

Но она помнила, она знала день и час, когда впервые увидела Арсения, она помнила даже то мгновение, когда, заглянув в его глава, почувствовала странное сердцебиение и приняла этот стук сердца за голос любви. А сейчас она ничего не помнила — не помнила ни дня, когда увидела Куняева, ни часа, когда поняла, что этот человек ей дороже всех людей на земле.

Владимир Куняев учился в Мошкарском пединституте, он даже жил в том же общежитии, где жила и Ольга. Но когда два месяца назад, в начале учебного года, он появился в школе, Ольга не без труда вспомнила его. И это было странно, потому что новый учитель математики был так шумлив, так громогласен, что не заметить его было просто невозможно. Он не понравился Ольге. Его неустоявшийся, срывающийся голос наполнял на переменах тесную — и когда-то такую тихую — учительскую. Уроки Куняева не отличались дисциплиной. С учащимися он держался, по мнению учителей, без надлежащей строгости, а иногда даже играл во дворе в футбол, чем вызывал всеобщее осуждение педагогов. А кому могла понравиться безапелляционность Куняева, его граничащая с дерзостью прямолинейность? Под видом критики он часто говорил людям слова, похожие на оскорбление. Куняевский натиск ошеломлял, парализовал, и, может быть, поэтому его обычно выслушивали молча, с растерянной улыбкой на лице. Первое время, кое-кто обижался на него, но потом все попривыкли, как привыкают к странностям многих людей.

Каждый вечер после уроков Куняев провожал Ольгу домой. Она не хотела этого, ей приятнее было бы идти в одиночестве, думать о своем или ни о чем не думать, просто дышать влажным вечерним воздухом, наслаждаться тишиной улиц, сонным бормотанием усталой реки. Но Куняев не спрашивал, хочет она, чтобы он провожал ее, или нет, он поджидал ее в вестибюле школы, улыбался так, словно одаривал ее, и она, сердясь на себя, покорялась этой улыбке.

Но однажды, спустившись в вестибюль, Ольга не нашла там Куняева и даже как будто обрадовалась этому. Но и на следующий день он не проводил ее, задержавшись в школе. И хотя все было так, как хотела она — и одиночество, и влажный вечерний воздух, и тишина улиц, — Ольга устала, пока добрела до дому. Она села у раскрытого окна проверять тетради, но проверять не стала, легла спать. А утром проснулась с таким ощущением, будто проплакала всю ночь.

Она и сама не заметила, как привязалась к Куняеву. Мир вырос дли Ольги, и она страшилась потерять необыкновенное ощущение радости, доверия к людям, которым наполнено было все ее существо. Поэтому-то так боялась Ольга, что волнующая неопределенность их чувства нарушится не вовремя сказанным словом. Но она видела: то, что страшит ее, приближается, неумолимо и стремительно.

…Куняев и Ольга шли по темным улицам Выселок. Ветер рвал с деревьев остатки листьев. Они проносились над головой, как стаи черных птиц. На дороге, тускло освещаемой редкими фонарями, лежали четкие, словно нарисованные тушью, тени заборов и голых, будто обугленных пожаром, ветвей.

Куняев шел рядом с Ольгой без пальто и без шапки, как ходил обычно даже в самые холодные дни. А Ольга все время думала, что ему холодно, и старалась идти быстрее, но Владимир тогда приостанавливался и шел еще медленнее.

Они молчали. Но неожиданно Куняев взял Ольгу за локти, повернул к себе и сказал с мольбой, почти с отчаянием:

— Отчего ты такая, Оля, обиженная какая-то? Ты словно не живешь, словно трудную обязанность выполняешь, будто тебе лет сто… Не надо так, Оля, нельзя…

— Иногда я в самом деле думаю, что мне уже сто лет, — медленно ответила она, глядя в его лицо, и опустила глаза.

— Ты сама себя выдумала, — сказал он.

Она стояла, глядя под ноги.