Конец

Мне было одиннадцать. Был у меня дядя по имени Грегорио, который брал меня у отца на время сбора урожая, дядю я любил больше, чем кого-либо. Он ушел воевать с Турцией и вернулся с набором красочных открыток с изображением городов севера – по одной каждому из нас. Но для меня был еще один, тайный подарок – серебряная сабля турка, убитого им в Ливии, самое ценное, что у меня было. Я хранил ее в яме под мушмулой в деревянном ящике.

Сегодня мы вдвоем возвращались домой. Ушли мы еще до рассвета, жать пшеницу. Косы мы оставили в хижине у поля. Мы были босыми. Даже сейчас, в сумерках, жара стояла невероятная. Мы были голодными, мучились от жажды, но наконец добрались до последнего пригорка, и вдали показалась колокольня. Потом мы спускались с последнего пригорка все быстрее и быстрее.

И вскоре уже бежали. Камни впивались в ступни, но не потому, что мы бежали. Внизу начиналась широкая дорога, и мы бежали по ней плечо к плечу. Быстрее было просто невозможно. Но мне удалось.

Я оторвался и понесся, вдыхая пыль. Я был молод и скор. Я один вырвался вперед. Ноги мои уверенно несли меня, легкие, почти невесомые. И земля сдалась, отпустила меня.

13

Миссис Марини с Патрицией приехали в канун Рождества на вокзал встретить Лину. Они прошли через Центральную площадь к башне Эри, поднялись на лифте на второй подземный уровень, с клочками туалетной бумаги и леденцами на бетонной поверхности. На платформе, куда ни глянь, толпились цветные всех возрастов и оттенков темной кожи, что вызвало у обеих тревожное стремление бежать без оглядки. Семафоры на путях зажглись зеленым, и прибыл локомотив из Янгстауна с вагонами для перевозки животных, заполненных, кажется, лишь кровавыми разодранными тушами. Вскоре подошел еще один поезд из Балтимора, и на площадке появилась пожилая цыганка, придерживавшая шляпу на голове. Поняв, что здесь ей не выйти, поспешила обратно в вагон, через минуту возникла у другой двери и, вытаращив глаза, стала оглядывать толпу, время от времени теребя шляпу, будто желая удостовериться, что она все еще на месте. И вот уже ей машет женщина ее же возраста, бросается к ней и берет из рук чемодан. Высокая белая женщина в голубом пальто с норковым воротником, закусив губу, неотрывно смотрит в журнал о кино, на тыльной стороне которого актер из вестернов, ухмыляясь в усы, давал понять, что Lucky ароматнее. Кто-то пытался продать им плитку шоколада. Из мусорного бака торчал начищенный мужской ботинок вполне приличного вида.

В этот же день чуть ранее миссис Марини заплатила гробовщику и по дороге домой купила себе у Рокко датской сдобы. Зайдя домой, она не сняла теплые панталоны, но сменила парик на вязаную шапочку. Она не могла вспомнить, когда озноб мучил ее так долго и не отступал ни перед одним способом избавления от него. Она заставила себя закутаться в шаль, хотя ненавидела шали. Потребность накинуть платок означает, что пора приводить в порядок документы и не прятать мелкие купюры наличных, чтобы наследникам не пришлось долго их искать. Она выпила половину галлона только вскипяченной воды с дымком, добавив лимон, но организм выпустил ее слишком быстро, чтобы она успела сделать свое дело.

Поверх шали укуталась в плед. (Позор; кабала.) Решила размяться и согреться, прошагала из кухни в гостиную, в спальню, в гостиную, в кладовую, вверх по лестнице, вниз по лестнице, еще ниже в подвал, подбросить угля в печь. Обратно наверх. (Ах, ее бедро! Сколько страданий!) Лицо ее стало серым, пальцы посинели. Она была полна решимости не позволить определенной группе людей увидеть ее такой.

Она поставила стул над решеткой в полу кухни. Открыла лежащий на комоде словарь. Липкой лентой приклеила кроссворд к разделочной доске и положила на колени. Взяла карандаш. Часы показывали 10:17. Она дала себе двадцать минут.