Конец

Лина была повинна во многих смыслах, перечисление их требовало времени, что, впрочем, ее не остановило. Она исчезла, и очень долго не подавала никакой весточки. После чего раз в два года приходило сообщение о благополучной жизни у космически далеких западных границ, которую позволяет вести работа на кухне в школе, все они отправлялись, как выяснилось, из Питтсбурга. Существовала вполне разумная, если и бездоказательная, гипотеза, что Энцо и его отец смертельно устали на ферме, оба могли уснуть, пусть и на секунду, чего никогда бы не случилось, будь с ними в автомобиле Лина. Она следила бы за Энцо или сама повела машину, она никогда не предавалась процессу с беспечностью и задрав нос. Не было никакого смысла оставлять мальчика без матери. Был муж, сказавший: «И в богатстве, и в бедности». Была мать, которую предали уже все, кто мог. В машине, с которой они столкнулись, тоже был человек, и он тоже погиб. А Лина бы разговаривала с Энцо, не дала бы ему заснуть или поехала бы сама. Не было смысла ни в чем: ни в письме, ни в телефонном звонке, ни в отъезде. По личному мнению миссис Марини, никакого смысла не было, лишь решение, принятое и приведенное в действие одним – необдуманным – махом. Была Констанца Марини. Было: «А что с ней?» Было: «Я отдавала тебе свое сердце ежедневно в течение тридцати лет». Было: «Даже проходя мимо дохлой собаки на улице, вы отдаете ей дань, оглядываясь назад». Было: «Я изгнала тебя из своих мыслей. Я не произносила имени твоего».

Она приберегала самое суровое наказание за грехи других, в которых считала повинной себя, но это был не тот случай. Ей не были интересны смягчающие обстоятельства, или христианская психология, или ничтожная толерантность. С большим желанием она вонзила бы кол в сердце Лины. Господь желал, чтобы возмездие свершилось в строго определенное время. И расплата должна произойти здесь, дома.

Она выщипывала брови у зеркала, когда появились Патриция и мальчик. Чиччо прошел и сел на кровать, всем лицом выражая любопытство по поводу ее занятия.

– Ты знаешь, я без этого и шага ступить не могу, – сказала она.

– Что я могу знать о косметологии.

– Ты притащил снег на мои ковры?

В зеркале она увидела, как он приподнял ноги в носках для ее одобрения.

– Вы заболели? Вам плохо? – спросил он.

– Нет, – ответила она.

– А выглядите больной. Простите мне эти слова.

Вошла Патриция, шаркая и позвякивая ключами. Опухшее лицо ее было в пятнах. Миссис Марини обозрела в зеркало лицо Чиччо, показавшееся ей загадочной маской с персиковым румянцем, говорившей о здоровье и благополучии. Он поднялся и вышел. Патриция искоса взглянула на хозяйку дома, по-прежнему выражавшую недовольство бровями. Из другой части дома доносились звуки открываемого и закрываемого Чикко холодильника.

– Ты голодный? – выкрикнула Патриция в дверной проем.

– Нет, – крикнул он в ответ.

– Значит, решил поиграть с дверцей моего холодильника? – вмешалась миссис Марини.

– Да.

– Нравится звук? Как она щелкает?

– Да уж, – слабо отозвался он.

Таким был его голос перед походом в церковь, возвращением домой, где его неминуемо ждал список дел, оставленный отцом, и перед занятиями по чистописанию, которые она проводила с ним после обеда. Это был его способ просить оставить его в покое.

Она перевела взгляд на Патрицию и улыбнулась игриво.

– Не начинайте, Констанца, – прошипела та. – Будьте добры.

– Я добра, – прошептала она с ухмылкой. – Очень, очень, очень добра. Как считаешь, я хорошо выгляжу?

Если вдуматься, реализация ее плана прошла бы более гладко, останься Чиччо дома. Жаль, что Патриция настояла на том, чтобы сесть за руль. Она хотела, чтобы место заняла Лина.

– Пусть он останется здесь, – сказала она.

– Он поедет, – сказала Патриция. – Он хочет поехать.

– Нам придется всем уместиться в салоне машины, будет жарко и совершенно дискомфортно.

– Ему нравятся поезда, – настаивала Патриция.

– Мы будем все зажаты, будем думать только – сможешь ты переключить передачу или нет.

– Когда он был маленьким, у него был игрушечный паровоз, он возил его по дивану, по дорожке у автомобиля и гудел, как он. Помните? На нем была полосатая шапочка, которую я связала.

– Это была легковая машина. Седан.

– Я куплю ему арахис, он так его любит.

Миссис Марини и мальчик были схожи по темпераменту. У нее, как и у него, было обостренное чувство справедливости. Она щелкала прищепкой; он хлопал дверцей холодильника – пустая трата охладителя, которую она не позволила бы никому другому. Связь их установилась еще до его рождения и брала начало в откровениях, которые по роду деятельности она научилась хоронить в глубоких пещерах, так далеко, что извлечь их уже невозможно.