Конец

Он оглядел наклейку итальянской авиапочты на конверте, вскрыл, встав под уличным фонарем, и с удивлением обнаружил, что оно написано отцом, чье последнее письмо приходило шесть лет назад, вскоре после войны, то письмо, которое, как и многие другие, Энцо так и оставил без ответа. В этом же послании сообщалось, что отец отбывает из Неаполя в Нью-Йорк 30 сентября, проведет неделю у племянницы в Йонкерсе, а затем направится по указанному на этом конверте адресу. Его не покидает надежда, что адресату известно, где найти его единственного из живущих сыновей Маццоне, Винченцо, отправившего всего однажды весточку с этого адреса. Детали он телеграфирует по прибытии в Нью-Йорк.

Отца его звали Франческо. Мальчика, первенца, следовало называть в его честь, хотя для них он был Чиччо, а для друзей в школе – Фрэнк.

Прошли три недели, а Энцо так ничего больше не получил. Он боялся, что пароход с отцом пошел ко дну. И очень на это надеялся.

Двадцать шестого октября он вернулся с работы и обнаружил в раме защитной двери телеграмму, в которой указывался номер телефона в Йонкерсе, штат Нью-Йорк, в доме племянницы отца, его кузины. Энцо ничего о ней не знал; вероятно, она родилась уже после его отъезда. Ступни зудели в заношенных носках, которые совсем не впитывали пот, в волосах остались комки бетона. Вы спросите о том, позвонил ли он по указанному номеру. Да, он позвонил.

Почти сразу трубку взяла женщина и передала отцу.

Пожар начался в машинном отделении корабля, на котором ехал отец, посреди Атлантики. Он рассказал, что их отбуксировали назад, к Азорским островам. Во время пребывания там он питался исключительно качественно и дешево. Фрукты были отменного качества; однако вино прогорклое. Затем он сел на единственный корабль, отправлявшийся прямиком в Соединенные Штаты – в Новый Орлеан. По прибытии он с удивлением обнаружил, что городской смрад настолько отвратителен, что напрочь лишает аппетита, потому питался два дня только солеными крекерами. Наконец он сел на поезд до Нью-Йорка.

Шепотом он сообщил с того конца провода, что кузина Энцо – женщина слишком толстая и нерадушная, потому он мечтает как можно скорее уехать из Нью-Йорка. Разговор вышел куцый, уважительный и слишком формальный. Энцо плохо понимал говорившего на диалекте отца и сам отвечал сбивчиво. Он двадцать четыре года не разговаривал ни с кем из родных.

Отец произнес весьма размеренно:

– Наверное, я и лица твоего не узнаю. Надень тот желтый шарф, что связала тебе мать.

– Я его потерял, – сказал Энцо. Он выбросил его, сам не помнил когда.

– Что ж, ладно. Одолжи у кого-нибудь желтый шарф. Мое место в последнем вагоне.

Энцо сообщил ему, что расстался со своей женой, она жила в Питтсбурге, в соседнем штате Пенсильвания. Еще он напомнил ему о мальчике и как его зовут.

Отец сказал, что ему вовсе не требуется напоминать, ведь в своем кратком письме Энцо сообщил великолепную новость о рождении мальчика, пусть и через два года после знаменательного события, больше от него вестей не было.

– А от братьев? – осведомился Энцо.

О, с братьями все хорошо. Они поступили на государственную службу в городе Бергамо на севере – один служил офицером полиции, другой водил почтовый грузовик. К сожалению, они жили так далеко, что отец Энцо видел их лишь дважды в год, на Рождество и летом.

– Я намекнул, что они мертвы, чтобы подчеркнуть силу моих намерений, – объяснил он. – Я считал и тебя умершим. Я ведь так и не получил ответ на письма, что отправил в сентябре 1939-го, ноябре 1940-го, декабре 1945-го и марте 1946-го.

На линии случился сбой, вклинился кто-то, возможно радиостанция, и временами они слушали бодрую карибскую мелодию. Усилия, приложенные для четкого произношения каждого звука числа и даты, утомили отца, он замолк, чтобы набрать в легкие воздух, Энцо воспользовался случаем и бухнул трубку на рычаг.

Телефонный аппарат размещался на специальном столике у главного входа в дом, рядом с перилами лестницы, которая вела в спальни на верхнем этаже. На одной из балясин на крючке для штор с зажимом висел календарь – подарок от семьи свидетелей Иеговы, однажды появившейся у его крыльца, – белокурой дамы тридцати пяти лет, ее мужа, одетого в коричневый синтетический костюм и сжимавшего руку мальчика лет десяти, одетого почти так же. Они стояли чуть позади и мрачно смотрели на Энцо, а женщина вышла вперед и начала объяснять ему, что скоро, очень скоро, его дом, все люди, в нем живущие, и все материальные ценности, ими нажитые, будут уничтожены Господом Богом нашим.

На открытой ныне странице календаря были изображены четыре темнокожих человека, склоненных на поле с бобами, на заднем плане извергался вулкан. Правда, это была страничка июля.

Энцо оглядел ступени лестницы и принялся подниматься, обойдя учебники Чиччо и его нагрудник для игры в футбол, валявшийся тут же и мешавший пройти.

Он набрал полную ванну, скинул одежду, забрался в воду и принялся намыливать и смывать пену, брить лицо, ополаскивая инструменты, глубоко погружая руки. Раньше его бритву точила Кармелина, теперь приходилось самому.