Конец

Как только они ушли, миссис Марини села на стул в мастерской. Играло радио. Вагнер, которого она презирала. Но вставать нельзя. Надо закончить.

Она глотнула кофе из термоса, утерла несколько упавших на подбородок капель краем атласной подкладки рукава.

Мучила боль в ногах ниже колена; она бы скинула туфли, но пол был усыпан множеством булавок, которые могли впиться в кожу. Она всегда следовала первой заповеди швеи, которой ее научили в монастыре Лацио еще в детском возрасте. Хотя бы одна булавка, но обязательно упадет.

Лаяла без умолку собака, что жила на углу улицы.

Надо заканчивать.

Она щурилась от усталости.

Очки сползли с носа от равномерного раскачивания педали. Эта работа не для нее. Надо было просто купить новый блейзер и срезать бирку, но был риск, что Винченцо все же узнает и будет чувствовать себя униженным.

Пес раскаивался во всех грехах и вымаливал прощение у травы, деревьев, пролета изгороди, к которому отскакивал, когда мимо проезжали машины, и у дома, и у сонма различных запахов, наполнявших его собачью вселенную.

Со стоном вращался вал машинки, нитка вплеталась в ткань, ведомая уверенным движением опытной ноги. Ей хотелось одновременно и утешить несчастного пса, и придушить. «Пожалуй, придушить», – сказала она себе, на мгновение положила голову на прохладный габардин и провалилась в сон.

Когда она открыла глаза, окно было темным. Щека лежала на волосах, которые она сбила в кучку, приняв за подушку. Единственным звуком, нарушающим тишину, был стук в калитку. Она прислушалась, пытаясь уловить лай пса, но тщетно.

Кто-то забрал собаку! Отравитель! Убийца! (Или того хуже, его задавила машина, одна из тех, шины которой шипят, когда она трогается с места; пес мог решить, что это нахальная овца, и броситься на нее.) И вот она подбирается к ней, эта смерть! Жнец!

– Убивают! – закричала она, но не слишком громко на случай, если что-то не так поняла. Взбила волосы и уложила, как было привычно.

– Что вы говорите? – тихо спросил голос.

– Убивают? – повторила она на выдохе.

– Я захожу внутрь, – произнес женский голос.

Миссис Марини сжала сиденье стула.

В дверях мастерской появилось круглое и загорелое женское лицо Федерики, ее помощницы, жены друга Винченцо.

– Скажите, почему вы не подошли к двери? – спросила она.

Миссис Марини не видела причин для притворства.

– Решила, что за мной пришла смерть, – сказала она.

– Я опоздала. Росси проснулся и орал так, что чуть не вывернулся наизнанку.

– Pavor nocturnus[6], – сказала миссис Марини. – Пройдет, когда закончится половое созревание.

– Пришлось окунать его головой в ванну.

– Не волнуйся, я сама спала, – сказала она, потянулась и раскинула руки, закрыв собой дверной проем.

Завтра вновь придется заниматься этим пиджаком.

– Она появится не раньше чем через полчаса, – сказала миссис Марини, бросив взгляд на наручные часы.

Федерика поставила кипятиться воду (для чая; ее очищали химическим способом) и побежала вниз по лестнице в подвал готовить инструменты.

Это была дородная дама сорока пяти лет, мать шестерых детей и бывшая ее клиентка. Курение испортило ее голос, но в остальном – и в ее манерах, и в ней самой как человеке – все было приятным, незапятнанным и благостным. Она принадлежала к тому типу женщин, которые легко вызывают симпатию других женщин, потому что в ней хоть и присутствовало тщеславие, но оно не принесло плодов: она спала под открытым солнцем, потому морщин на лице было много, оно имело вид такой, будто принадлежало женщине гораздо старше ее по возрасту; волосы выгорели и стали ярко-желтого цвета, а с такой кожей просто невозможно выглядеть естественно.

У нее была раздражающая привычка вести себя так, будто она хочет заслужить одобрение всего света. Она яростно ругала детей на публике, хотя души в них не чаяла и радостно играла с ними дома. Когда ее с кем-то знакомили, она окидывала человека с головы до ног холодным, оценивающим взглядом, изучая внешний вид, определяя принадлежность к классу и есть ли на коже загар, и произносила «приятно познакомиться» тоном, начисто лишенным удовольствия. Но потом она быстро смягчалась (даже чересчур, по мнению миссис Марини) и вела себя фамильярно со всеми. Ее английский был ужасен. Итальянский еще хуже; загрязнен наречием и уже непоправимо. Господь наказывал миссис Марини за желание оказаться в рафинированном обществе тем, что сводил с простолюдинами все более и более низкого уровня.

Девушка появилась уже после часа ночи. Заметный акцент отсутствовал. По ее словам, она была домохозяйкой из Ван-Бьюрен-Хайтс, хотя девушки оттуда в их районе не встречались. Выглядела она на семнадцать. Ее зять, как нелепо она представила парня, остался ждать в кухне, а женщины спустились в подвал.